– Спрашивайте, ваше сиятельство. Я весь в вашей власти.
– Как случилось так, что Изабель, по вашим же словам, оказалась почти на улице, в то время как, продав этот бриллиант, она могла бы обеспечить себе вполне пристойное существование на долгие годы?
Исидор замешкался с ответом, но потом, что-то решив про себя, сказал:
– Она ничего про бриллиант не знала.
– Почему? – изумилась я.
– Это долгая история.
– А разве мы куда-то торопимся?
На самом же деле опять я сама поторопилась, встала, не в силах высидеть несколько, как думала, лишних минут, вот Исидор, как воспитанный человек, постарался наш разговор закончить. Смешно, ей-богу, но мне пришлось опять сесть в кресло, давая понять, что и он должен последовать моему примеру.
Исидор тяжело вздохнул, словно я заставляла его выполнить непосильную работу, и начал повествование:
– Его отдала мне мать Изабель, к которой этот бриллиант перешел по наследству от ее матери. Умные женщины хранили эту драгоценность в семье, передавая от матери к дочери с наказом: беречь на черный день. Агнесс де Бренвилье собиралась сказать о драгоценности своей дочери, когда та подрастет, а от своего мужа семейную драгоценность утаила. В свое время Агнесс вышла замуж за Бренвилье по любви. Она знала – барон Тьерри беден, но считала, что денег, принесенных ею, хватит, чтобы жить в достатке, постепенно приумножая свое богатство. Розовый бриллиант должен был появиться в самый торжественный момент, венчая нажитое богатство... Увы, у ее мужа оказались дырявые руки, сквозь которые любые деньги уплывали как вода через решето. Если он и имел какой-то талант, то он заключался именно в умении бросать деньги на ветер.
– А что же родители Агнесс? Разве они не могли обуздать Тьерри?
– Увы, к тому времени, когда Агнесс вознамерилась выйти замуж за этого белокурого красавца, ее отец был в могиле, а мать, как говорят у вас, дышала на ладан. Стремительное обнищание единственной дочери ускорило уход герцогини в иной мир...
– Что? Вы сказали – герцогини?
– Увы, я не оговорился, – вздохнул Исидор. – Проклятая революция лишила род Агнесс большей части их богатств, а о ее герцогском титуле во избежание гильотины лучше было навсегда забыть. Перед смертью бедняжка призвала меня к себе. К тому времени Тьерри сбежал от своей семьи в Америку, оставив жену и юную дочь на растерзание кредиторов.
– Но этим камнем... разве нельзя было откупиться от кредиторов и обеспечить себе более-менее пристойную жизнь?
– Нельзя. Скорее всего его оценили бы так дешево, что посчитали бы лишь платой за долги... Думаете, почему мне так доверяла Агнесс? Я ведь был не просто дворецким в ее доме, я был ее сводным братом. Но и мне она доверилась, лишь пребывая на смертном одре... Впрочем, это отдельная история, никакого отношения к розовому бриллианту не имеющая... Могу сказать только, что из-за кредиторов передача семейной реликвии в мои руки произошла в полной тайне.
Теперь кое-что становилось на свои места, и мои рассуждения подкреплялись все новыми фактами.
– Как вы считаете, мне можно рассказывать об этом исправнику? – все же спросила я на всякий случай: тайна была не моя, у Исидора могли иметься свои доводы против ее разглашения.
– Вряд ли что-то еще может ухудшить наше с Эмилией положение, – ответил он. – Не вижу, что в этих фактах могло бы связать нас с трагическими событиями в имении. Подумать только, пребывание в вашем доме разбойников привело к смерти одного человека, которого Осип посчитал предателем, а пребывание знатных господ – уже к двум смертям...
Увы, Исидор был прав.
– Вы думаете, что смерть Марии – не последняя? – осторожно спросила я.
– По крайней мере я не стал бы этого отрицать.
От нашего разговора я даже устала, потому решила закончить нашу встречу с Исидором.
– Думаю, пока суд да дело, нам все же стоит вернуться к своим занятиям, – сказала я, как бы подводя черту под нашим разговором.
Мне нужно было заново переодеться в рабочее платье – я всерьез собиралась заняться своим хозяйством.
Исидор проводил меня до двери и сообщил, что при необходимости может дать мне полный отчет, как обстоят дела в имении. Осталось кое-что проверить...
– Вроде господин Ромодановский занимался хозяйственными книгами, – заметила я.
Исидор как-то странно взглянул на меня и уточнил:
– То есть вы думаете, что мне этого делать не следует?
Я подумала всего одно мгновение и решила:
– Конечно же, следует, а Кириллу я скажу, что поручила это вам, поскольку он нездоров.
В самом деле, так ли уж разбирался в хозяйственных делах Кирилл, как о том рассказывал?
Исидор раскланялся со мной и ушел, а я отправилась в свою комнату, намереваясь обойтись без услуг Аксиньи, паче чаяния ее не окажется на месте.
Правда, я сказала, чтобы она посидела в комнате и подождала, пока я вернусь. Драгоценности в шкатулке так и остались лежать под подушкой, и мы с ней договорились поискать тайник, куда на время их можно было бы спрятать.
После завершения всей этой истории я намеревалась положить драгоценности в банк. По крайней мере до того момента, как у меня и в самом деле появится муж, который не допустит, чтобы в принадлежащем нам доме кто-то таинственный совершал свои гнусные дела!
Аксинья никуда не ушла. Только она уже не смогла бы ни помочь мне одеться, ни вообще исполнять обязанности горничной, потому что была мертва.
Мертва...
Я стояла, смотрела на нее и не могла сообразить, что делать. На меня напало странное оцепенение. Я ведь еще не подошла, не притронулась к ней, не послушала, бьется ли сердце. Просто знала, что это смерть. Не может быть жив человек с такой неестественно вывернутой шеей.
Но больше всего меня поразила валявшаяся у кровати пустая шкатулка и выброшенное из нее прямо на кровать содержимое – драгоценности, кучкой лежащие прямо у руки мертвой Аксиньи.
Я смотрела на это и чувствовала, будто некий железный обруч стискивает мою голову так сильно, что мне становится трудно дышать, а потом в голове словно что-то взорвалось, и осколки врезались в глаза, в уши...
Оказалось, я закричала. Так громко, что мой крик услышали во всех уголках дома.
Первым в комнату ворвался Зимин и стал зачем-то отрывать мои руки, которыми я сжимала голову.
– Аня, Анечка, – говорил он, целуя меня, – родная, успокойся, все пройдет, я с тобой!
Сквозь бушевавший в моей голове ураган я еще вопрошала неизвестно кого: разве мы с поручиком уже на ты и почему он зовет меня родной?
– Ну, это уже слишком! – сердито проговорил рядом с нами Мамонов, и я высвободилась из объятий Зимина, думая, что это он сказал с осуждением поведения поручика. Но исправник, сузив глаза, смотрел на тело моей горничной. – Кажется, кто-то думает, будто закон в таких случаях беспомощен! Будто можно без конца испытывать его терпение!
