Но до того друзьям-партнерам пришлось несладко. Салон перестраивали сами. Научились и мастерком работать, и кистью, но без специалистов не обошлось. Например, делать окна с витринными стеклами или двери на фотоэлементах.
Облицовочную плитку хотели было положить сами, но потом одумались — слишком наглядно будут видны их огрехи дилетантов в зале, где будет демонстрироваться их будущая мебель.
Деньги у них вроде и были, но они уже по привычке экономили. Тем более что Димка говорил:
— Долг бандитам надо отдать в первую очередь!
И как только у них начала появляться прибыль, он стал чуть ли не с маниакальным упорством откладывать долг Саше Гуду.
— Не успокоюсь, пока не отдам ему все до копейки.
— Что ты нервничаешь, год же еще не прошел, — успокаивал его Максим.
— Я только не понимаю, почему ты не нервничаешь. Неужели можно верить этим выродкам.
— Сашка не выродок, — пробовал заступиться Максим. — Если бы не он…
— Да, если бы не он, мы, возможно, и вылетели бы в трубу, но я не хочу чувствовать себя обязанным бандиту! — орал Димон.
— А ты и не будешь чувствовать, — успокаивал его Максим. — Я обещал, что мы сделаем ему кровать в стиле Людовика Четырнадцатого. Не станем же мы ему ее продавать.
— Он хочет нашу кровать?! — изумился Димка.
— А чему ты удивляешься? — Максим слегка обиделся за свое детище. — Он покупал итальянскую, но она не выдержала его сексуального напора.
— А что, у нас кровать на уровне. А ему сделаем в лучшем виде, с импортным матрацем, спинки… у нас в заначке есть пара бревен красного дерева. Крепеж с шестикратным запасом прочности… Вот это другое дело. Мне даже дышать легче стало. Терпеть не могу чувствовать себя обязанным людям, которых не уважаю!
Наверное, у Максима было не слишком развито чувство собственного достоинства, потому что он ничуть не страдал от того, что занял деньги у самого Гуда. Не в подарок же взял.
Отдали долг даже раньше срока. Сашка взял деньги и, не считая, сунул в карман. На излияния Максимовой благодарности он только махнул рукой:
— Пустяки. — И хрипло рассмеялся. — Может, и ты меня когда выручишь.
— Погоди. — Наверное, Максим слишком поторопился отдать деньги, что даже не сразу вспомнил про кровать. — Ты лучше скажи, куда тебе привезти заказ?
— Какой заказ? — насторожился тот.
— Кровать, — протянул Максим. — Ты же сам говорил, что тебе нужен прочный сексодром.
— И что, ты мне ее сделал?
— Ну да, раз обещал.
— И где она стоит?
— На складе. В нашем мебельном салоне.
При мебельном салоне имелся небольшой склад, куда завозили заказанную покупателями мебель, всего на несколько единиц. Сейчас кровать Саши Гуда, обернутая прозрачной пленкой, занимала как раз половину этого склада.
— Если понравится, возьму, — кивнул Саша и сказал своему телохранителю: — Витек, запиши адрес их склада, на днях заедем посмотрим.
Через месяц Сашу Гуда убили во время разборок с другой бандитской группировкой. Он так и не выбрал время заехать посмотреть на свою кровать. Она долго стояла на складе, друзьям все казалось, что кто-нибудь из друзей Гуда заедет за ней, но никто не появился.
Максим ходил к нему на похороны и принес венок с надписью: «Александру Далю от школьного товарища». Но на поминки не пошел. И до сих пор тепло вспоминал покойного. Несостоявшегося Робин Гуда. Однако Димка никакой теплоты к тому не испытывал, но тут уж ничего не поделаешь.
Что-то Максим не ко времени расчувствовался. Ударился в воспоминания ни с того ни с сего. Прежде мечтательность не была ему свойственна, хотя Димка и считал его сентиментальным.
Работать надо! Максим поерзал на стуле, устраиваясь поудобнее, и придвинул к себе бумаги. Не только у бухгалтеров балансовые отчеты. И ему месячную отчетность надо привести в порядок.
Это он говорил самому себе, поглядывая на компьютерный стол, на котором по монитору компьютера разбегался лабиринт. Такую заставку он себе нынче включил.
Потом окинул взглядом почти обычный письменный стол, на котором размещались и три телефона: один с факсом, второй — просто городской, а третий — внутренний, прямой. С кабинетом Максима при мебельном цехе и с самим мебельным цехом. Этот стол он откровенно слизнул с рекламного немецкого проспекта, сделал небольшие изменения, и теперь легкий удобный стол расходился на ура. Хотелось надеяться, что немцы не узнают о его «воровстве» и не станут с ним судиться. Это же все-таки не ракета…
Максим опять попытался работать, но мысли его упорно возвращались к тому времени, которое он провел с Маргаритой.
У них был один халат на двоих, Максимов, и когда в очередной момент — они отдыхали и опять захотели чем-нибудь подкрепиться — он потянулся к халату, Маргарита легонько толкнула его в грудь, чтобы он и не пытался подняться:
— Лежи. Сейчас моя очередь надевать халат.
Она потянулась за халатом, другой рукой придерживая на груди одеяло. Его восхищала смесь ее обычной стыдливости с полной — без оглядки — отдачей в близости. И в то же время с покоряющей его доверчивостью, что способствовало самому полному достижению взаимного и полного слияния тел и душ.
Халат она достала, но одеяло не удержала и в который раз ослепила Максима красотой — как он думал — своей безукоризненной груди и гибкой талии. Он не выдержал, потянулся к ней, но она отпрыгнула в сторону и погрозила пальцем:
— Гражданин, не нарушайте, у нас перемирие.
— Вот как это называется!
Он попытался встать и схватить ее, но она уже умчалась на кухню, серебристо смеясь. И вправду — Жемчужина.
Подноса у Максима на кухне не было. Разве все сразу охватишь. Но она не растерялась. Прикрыла разделочную доску бумажными салфетками, поставила на нес тарелку с бутербродами и по небольшой рюмочке мартини, который после «Вдовы Клико» мог считаться почти заурядным напитком.
— За что будем пить? — сказал он весело, поднимая рюмку.
— За память, — вдруг грустно сказала она, и он тогда не понял этой ее грустной ноты, и тост показался странным.
Жизнерадостный идиот! Он все еще гарцевал. Сказал:
— Лучше за то, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями.
Этот комедийный тост в ТОЙ ситуации, конечно же, прозвучал как пошлость.
Максим думал, будто чертит на бумаге что попало. Оказалось, он рисует обнаженную женскую фигурку. Да не просто женскую, а именно фигуру Маргариты.
Он не рисовал уже много лет, а теперь рука будто сама выводила плавные линии. Причем не только ее лица, как можно было бы понять, а всей фигуры Маргариты, которую помнил во всех подробностях.
