— Великий Ибн Сина говорил, — довольно невежливо перебила его она, что нельзя вылечить тело человека, если больна его душа!
Врач на мгновение потерял дар речи.
— Ты, женщина… читала труды Ибн Сины?
— Читала. "Канон врачебной науки".
— Дикая страна! — вырвалось у него, как видно, по привычке. — Как зовут тебя?
— Люди кличут Прозорой.
— Прозора! Какое грубое имя. Оно тебе не подходит. А как назвали тебя отец-мать при рождении? Какое христианское имя дали?
— К чему тебе мое имя?
Врач, не отвечая, покачал головой и прошел к постели больного. Он взял безвольную руку Всеволода, подержал в своей, и вдруг брови его приподнялись.
— Как тебе такое удалось? — он повернул к женщине удивленное лицо. Ему не помогал даже корень жизни. Даже он не заставил сердце князя биться быстрее.
— Думаю, ты таких болезней лечить не сможешь, — откровенно сказала она, глядя Арсению в глаза, и, заметив, как опять гневно исказилось его лицо, мягко добавила: — Не серчай. Для того надо любить народ, который лечишь.
Он на мгновение отвел взгляд, но опять посмотрел в её умные серые глаза.
— Но ты сама представилась женщиной небывалой. Значит, таких мало? Как же любить других, столь от тебя отличных?
— А ты спустись с горы своей учености. Любви врача всяк достоин: и князь, и последний смерд!.. Что тебе известно о князе?
— Его ударили копьем.
— И все?
— Но я врач, не священник.
— Так и есть: ты должен знать больше. Священнику нужна лишь душа, врачу — и то, и другое.
Арсений рассердился.
— Никто никогда в этой стране не учил меня, как паршивого мюрида (Мюрид — ученик.)!
— Тогда ни о чем меня не спрашивай, раз ты такой гордец!
Арамеин некоторое время боролся с охватившим его чувством негодования: мало того, что эта женщина разговаривала с ним без должного почтения, она не чувствовала трепета перед его знаниями! Неужели ей ведомо то, чего он не знает? Арсений и вправду был гордецом, но к тому же человеком справедливым.
— Веришь, что князь придет в себя? — спросил он, будто ничего не случилось.
— Не далее как к вечеру.
Врач ещё раз взглянул на больного и почувствовал, что ему никак не хочется расставаться с этой удивительной женщиной.
— Не могла бы ты, Прозора, удостоить меня своей беседы? Не здесь, в другом, более удобном для того месте.
— Могу. Отчего же не побеседовать, — согласно кивнула она.
— Еще хочу тебя спросить, — Арсений с поклоном открыл перед нею дверь, — есть ли у тебя муж?
— Есть! — рявкнул стоящий сразу за дверью конюший Лоза.
Глава одиннадцатая. Время пришло
Сегодня сын — Анастасия, как и Аваджи, была уверена, что у неё будет мальчик, — впервые толкнулся у неё в чреве.
Она проснулась, и тут же проснулся Аваджи. Будто связанный с Анастасией одной пуповиной, он чувствовал теперь любое движение жены.
— Тебе приснился страшный сон? — тревожно спросил он.
Анастасия приложила его руку к животу.
— Он… толкнулся!
Аваджи прислушался, но ничего не услышал и сказал:
— А не рано?
И в самом деле фигура Аны пока не изменилась, живот выглядел почти плоским. Впрочем, он не стал спорить с нею, а лишь заметил:
— Пусть растет здоровым, а мы будем с нетерпением ждать его.
— Ты хочешь иметь много детей? — улыбнулась Анастасия.
— Много, — он поцеловал её волосы; Анастасия заплетала на ночь косу, но он упорно расплетал её, зарываясь лицом в пушистый шелк её волос и жадно вдыхая их аромат. — Я хочу всех детей, которых ты сможешь родить!
Он никому не говорил, как страстно всегда мечтал о детях. Еще в детстве Аваджи просил бога о плодовитой мачехе — пусть бы даже она была злая. Он бы все вытерпел, только бы их бедная юрта наполнилась детскими голосами! Только ушло бы выражение холодного одиночества из глаз его отца…
Он дал себе слово никогда не обижать будущего сына Аны. Аваджи будет ему таким любящим отцом, каким бы не смог быть даже сам коназ Севол! И этот ребенок получит таких же любящих его братьев и сестер.
— Но ведь ты — воин, — робко напомнила ему Анастасия. — Разве сможет одна мать вырастить столько детей?
— Ради детей я оставлю воинское дело. Вот только соберем денег побольше, чтобы на хороший табун хватило, да и стану я выращивать лошадей. Это прибыльное дело.
Слышал бы его слова Тури-хан! Он, конечно, замечал, что Аваджи теперь при любой возможности спешит к своей юрте, но считал, что страсть молодого мужа вскоре иссякнет. Женщина утомляет воина — нельзя долго любить одну и ту же. Взять хотя бы Айсылу. Уж как она ему полюбилась! А что вышло? Теперь она хнычет, если он её надолго оставляет, а вчера, когда он остался ночевать у третьей жены, она так рыдала, что пришлось звать шамана, чтобы очистил её огнем…
Анастасия внимала словам мужа и в знак одобрения гладила его по жестковатым вьющимся волосам. Гладила, гладила… Он уже задремал, как ей явилось видение.
Военный лагерь монголо-татар. Их она сразу узнала, потому что теперь видела ежедневно. И расположен этот лагерь возле каменных стен какого-то города… Не какого-то! Анастасия вгляделась: да это же Лебедянь! Она увидела выезжающую из ворот группу всадников, которую вел… её бывший муж Всеволод!
Бывший? Разве может муж быть бывшим? Значит, она не законная жена Аваджи? И вообще, почему её волнует только это?!
— Ты опять не спишь, звездочка моя? — ласково спросил он; почувствовал, как Анастасия сжалась от страха, пораженная своим видением. Жалко, моя газель не поместится в колыбельке, которая ждет маленького сына. Но я стану качать её на руках и охранять сон от злых красноглазых мангусов (Мангусы — вампиры монгольского фольклора.)!
— Аваджи, сокол мой, — сказала она растерянно. — Князь Всеволод… он жив!
Обнимавшие Анастасию руки мужа дрогнули.
— Ты все ещё любишь его? — почему-то он ни на миг не усомнился в этом.
— Нет, не в этом дело! — она была в отчаянии. — Как ты не понимаешь, тогда я… не могу быть твоей женой!
— Не можешь или не хочешь?
— Не могу. Как венчаная жена…
— Вот что тебя беспокоит, — он осторожно вздохнул, будто держал в руках необычайно хрупкую и дорогую ему вещь, которая могла разбиться даже от резкого слова. — Но брак христианской церкви мусульманами не признается.
— Но я — христианка! — отчаянно выкрикнула она.
— Нет, теперь мы одной веры. Над тобой совершен обряд. Разве ты не поняла?
