Так думал Всеволод, с новым интересом вглядываясь в серьезное лицо жены. А Ингрид тоже размышляла.
"Странные люди — русские. Собственное хозяйство слугам доверяют. На что мачеха у меня знатного рода была, а не чуралась и в погреб заглянуть, и к риге пройтись. Всегда знала, что где лежит и сколько… Неужели лучше целыми днями спать да из-за стола не вылезать, чтобы подобно боярыне Сивокоз напоминать пивную бочку?"
Всеволод знал, что есть боярыни, богатые и знатные, которые свое хозяйство ведут сами, но чтобы княгиня… Не осудят ли его бояре?
Ингрид не стала бы настаивать, если бы накануне не познакомилась с боярыней Милонегой, женщиной умной и властной, незаметно взявшей жену князя под свое покровительство, осторожно объясняя ей то, что литовка не всегда могла знать. И на вопрос княгини, есть ли у неё ключник, расхохоталась:
— Есть, матушка, как не быть! Только не ключник, а ключница. Она ходит со мной в кладовую или к амбару и открывает замки, какие я укажу. Они-то порой тугие бывают, что же мне свои белы руки попусту ломать. А ежели ты насчет того, чтобы догляд за хозяйством холопам в руки отдавать, так ни в жисть! Кто же станет беречь да приумножать не свое? Конечно, есть верные слуги, которые для хозяев стараются, а только лучше тебя самой никто не присмотрит!
Ингрид успокоилась. И попросила у Милонеги разрешения походить к ней, поучиться, как хозяйство вести. Та было сперва растерялась, а потом повеселела:
— Что ж, матушка, приходи. Может, князьям и у бояр есть чему поучиться…
Княгиня услышала в её голосе некую недосказанность, но справедливо рассудила, что в одночасье она со всем не разберется. А пока будет присматриваться да приглядываться.
Позже она поняла, что ничего заковыристого в словах Милонеги не было. Бояре издавна ворчали, что князь больше слушает своих дворян, забывая, что бояре всегда князю верой-правдой служили.
Ингрид не просто с хозяйством знакомилась, а и челядь поближе узнавала. Появились у неё свои любимцы — те, с кем не чувствовала она себя более чужестранкой, но почитаемой госпожой.
За этими её знакомствами Всеволод следил не без пристрастия.
— Себя со слугами не теряй, — строго говорил он. — Повелевай, а не проси. Челядь не любит слабых господ. Будет тебе в глаза льстят, насторожись. Неладное чуй. Али худое задумали, али нерадивость свою хотят скрыть. Жаждут, чтобы ты до них унизилась, опростилась, тогда уже и не разберешь, кто слуга, а кто хозяин…
Ингрид только что отпустила Глину, который когда-то был неплохим дружинником, но поскольку из всей дружины один умел считать и писать, был назначен на хозяйство.
Поначалу слезать с коня он не хотел. Все пытался доказать князю, что в дружине есть люди, которые умеют считать не хуже его, и свои знания они просто скрывают, а у него не язык, а помело, вот и наговорил на свою голову!
Князь его слушать не стал, и с того дня ни разу не пожалел о своем решении.
Теперь Глину опять отправляли в дружину, и, услышав такое, он слегка растерялся. Так, наверное, чувствует себя кот, когда-то принесенный из амбара, где ловил мышей, в господский дом. Теперь же, после беззаботной жизни и дармовой еды, его вдруг опять возвращают в амбар!
Глина от сытой беззаботной жизни погрузнел, оплыл, как свеча, и теперь предвидел, сколько насмешек от товарищей ему придется перенести, пока он опять станет прежним умелым и удачливым воином.
Ингрид убедилась, что Глина вел хозяйство честно, ничего испорченного али неучтенного она не нашла, но согласилась с Милонегой, что получалось у него это без огня, по обязанности…
Князь приставил к жене для услуг дворовую девку. Не из простых, из знатных свенов (Свены — шведы.). За два года жизни на Руси девка прижилась, говорила по-русски почти правильно и прозвище имела по происхождению Свенка.
Она оказалась для Ингрид сущим кладом, потому что была шустра, умна и, чего греха таить, любила подслушивать, оттого и знала почти обо всем, что творилось в Лебедяни. И эти знания Свенка охотно сообщала своей новой госпоже.
Теперь Свенка подглядывала и подслушивала не ради своего любопытства, а ради юной княгини, которая, как и она сама, была одна-одинешенька. Князя в расчет челядинка не принимала. Мужчина, он и есть мужчина!
Она рассказала Ингрид о бывшей жене князя, какая та была «верткая», на лошади как влитая сидела. И что князь с боярами Астахами и поныне знается. Они ему на новую женитьбу не пеняют, а лишь вместе по пропавшей Настеньке тоскуют.
С некоторых пор князь стал бывать там редко. Да и к знахарке ездил, она его тоску по жене отвела.
Глава двадцать шестая. Аваджи меняет кожу
Аваджи едва вошел в юрту, как проговорил с возмущением:
— Лучше впасть в нищету, голодать или красть,
Чем в число блюдолизов презренных попасть!
Лучше кости глодать, чем питаться халвою
Со стола у мерзавцев, имеющих власть! (Стихи Омара Хайяма, персидского поэта и математика.)
Анастасия поняла: раз её обычно спокойный супруг среди дня приходит, дает волю гневу, да ещё и произносит рубаи (Рубаи — в поэзии народов Востока афористическое четверостишие.), которые прежде она слышала от него лишь по ночам, значит, он стал свидетелем чего-то, возмутившего его.
Она слышала голоса нукеров, вернувшихся из набега, свист плетей, крики избиваемых людей… Но Аваджи к подобному зрелищу не привыкать. Что же его так разгневало?
Он будто опомнился и прижал её к груди.
— Прости меня, голубка, я повел себя, как вздорная крикливая женщина!
— И кто они, эти презренные блюдолизы? — серьезно спросила она. Кто-то из нукеров Тури-хана? Неудачным оказался их поход?
— Видно, здорово потрепали наших аланы! — проговорил Аваджи, принимая из рук Анастасии пиалу с кумысом (Кумыс — кислый напиток из кобыльего молока). — Конечно, они — народ малочисленный, но каждый из аланов бьется как десять нукеров. Их не заставишь сдаться. Аланов можно лишь убить! А ещё лучше вырезать всех, включая грудных младенцев, ибо едва они вырастают, как начинают с нами сражаться и мстить за своих убитых отцов…
— Зачем ты мне это говоришь? — тихо спросила Анастасия.
Она понимала, что её муж — воин, и убивать тех, кого хан считает врагами, его работа, но не могла слушать Аваджи без внутреннего трепета. Наверное, она хотела невозможного, но ничего не могла с собой поделать.
Он горько усмехнулся.
— Еще немного, и под твоей рукой я стану мягче воска… Думаешь, я эти слова от сердца говорю? Я повторяю лишь то, что внушают нам наши мудрые полководцы. Они считают, что аланов не покорить, их надо уничтожать, но снова и снова пробуют о них свои зубы, рискуя сломать их вместе с головой…
— Но ведь не это тебя так расстроило?
