— До конца лечения — никаких встреч!
Надо сказать, и Любомир не жаждал встречи с родными. Прозора между прочим заметила:
— Посланец от матери приезжал.
— Отправила восвояси? — спросил тот почти без интереса.
— Сказала, жив-здоров, а насчет встречи… Вернешься — увидитесь.
— Верно сказала, — кивнул он, поднимая коромысло с тяжелыми булыжниками.
Ежели со стороны посмотреть, никто в Холмах вроде Любомиром не интересовался. А только кузнец Вавила будто невзначай выковал для коромысла, с которым ходил юноша, полоску металла, чтобы она не треснула под тяжестью все более нагружаемых на него камней.
Умелец Головач — безо всякого заказа! — придумал сделать нечто вроде колодезных журавлей, стоящих друг против друга. Теперь ежедневно два подростка — от желающих не было отбоя! — осторожно крутили их, отчего привязанный за руки и за ноги Любомир растягивался в противоположные стороны, пока Неумеха не командовала:
— Довольно!
— Слышь-ко, матушка, — обратилась как-то к Прозоре одна из пожилых крестьянок. — Для крепости костей потчуй молодого боярина молочным обратом, что после сбивания масла остается. Не пожалеешь!
— Да морковки сырой пусть поболее ест, — добавила другая.
Прозора не стала допытываться, откуда им все известно: село, здесь секретов нет!
Еще через неделю, когда у деревянного столба отмечали рост юноши, Прозора на полпяди (Полпяди — расстояние между раздвинутыми большим и указательным пальцем (старорус.).) перенесла зарубку, все село гудело: Любомир вырос!
Когда знахарка на другой день шла по селу, холмчане кланялись ей:
— Молились за тебя, матушка!
— Помоги тебе, Христос, святое дело делаешь!
Прозора тоже кланялась и благодарила, а сердце её щемило от любви к людям: святой народ!
А ещё через неделю Неумеха сообщила: выпуклость горба почти сошла на нет!
— Косточки-то спрямляются! — ликовала помощница. — А ты, матушка, сомневалась!
От такого нахальства Прозора едва дара речи не лишилась. Что о себе возомнила эта девчонка! Уж не приказать ли челяди, чтобы отходили плетками негодную?
Ладно, та быстро спохватилась, зачастила:
— Шучу я, матушка, развеселить тебя надумала, ты чевой-то все грустная ходишь. А так, разве я бы посмела!
Теперь и сам Любомир поверил в свое выздоровление. Может, прежде надежда где-то на дне души и теплилась, а веры не было точно!
Ему нынче даже легче дышать стало. С того дня, как Неумеха в его груди лишнюю пядь намерила, будто кто-то стал в него свежий воздух вдувать. Плечи захотелось расправлять. Даже сердцу его вольготнее стало в этой расширившейся груди!
Через месяц и две недели вместо горба в его спине ощущалась лишь небольшая сутулость. И внешне Любомир стал совсем другим человеком. Он прибавил в росте целых две пяди и ещё продолжал расти. Прозора гордилась Любомиром, как если бы за это время она его родила и выносила.
— Ты теперь — моя вторая мать, — дрогнувшим голосом сказал ей Любомир, — ибо вторую жизнь мне подарила. Я ведь уже хотел…
— Знаю, — кивнула Прозора, — потому и взялась тебе помочь. Обещай мне: что впредь с тобою ни случится, никогда о таком богопротивном деле думать не станешь. Я тебя как мать заклинаю.
— Клянусь! — Он помолчал и нерешительно спросил: — Когда домой-то отпустишь?
— При ровной спине, — сказала она, и Любомиру не захотелось ей возражать.
Прошло ещё две недели. И как раз сегодня случился спор между Неумехой и её учительницей, полностью ли выздоровел Любомир?
— Пусть ещё повисит! — упорствовала Прозора.
— Скоро его спина станет в другую сторону выгибаться! — не соглашалась Неумеха.
— Да как ты смеешь! — возмущалась знахарка-врач. — Вспомни-ка, кто Любомира лечит!
— Ты, матушка!.. Но и я.
И Неумеха ловко увернулась от подзатыльника, которым хотела наградить её хозяйка.
Любомир как раз стоял на крыльце и все слышал. Чего они спорят? Знали бы, что он уже решил для себя: завтра! Завтра он отправится домой, никого более не утруждая. И будет с тайной гордостью глядеть в изумленные и радостные глаза своих домочадцев…
Задумчивый взгляд юноши неожиданно оживился: перед ним явилась женщина, одетая в длинный чапан, из-под которого выглядывали тонкие шальвары, и закутанная в шелковое покрывало. За руку женщина держала маленького мальчика, голова которого была по-восточному обернута чалмой, а лицо самое что ни на есть русское, с белесыми бровками и круглыми, как у совенка, глазами. Еще один ребенок был привязан к груди женщины…
Откуда она взялась? Любомир хотел спросить, не ищет ли она кого-нибудь, так как она оглядывалась вокруг, жадно и любовно, словно видела перед собой то, о чем долго мечтала.
Наконец она облегченно вздохнула и откинула с лица покрывало. Перед Любомиром стояла сгинувшая, как считали, в монгольском плену его родная сестра Анастасия!
Глава тридцать девятая. Тяжесть прозрения
Конь под Аваджи оскальзывался на размякшей от осенней распутицы дороге. Как были непохожи урусские земли на привычные степные, сухие и песчаные!
Слишком жирная здесь земля. Зачем такая джигиту, который рождается и умирает в седле?
Дождь моросил мелкий, нудный. От него одежда промокала насквозь, живого места не оставалось. Аваджи казалось, что он уже живет в воде, как урусские зеленые лягушки…
В такую погоду хорошо сидеть в теплой сухой юрте, посреди которой горит круглая, вылепленная из глины печь. Жена хлопочет, готовя обед, проходит мимо и будто невзначай касается твоего плеча. Ей тоже отрадно присутствие рядом любимого мужа и отца её детей.
Ульдемир, конечно, подрос. Сейчас он уже не ковыляет, а бегает по юрте, пытаясь добраться до материнской шкатулки с драгоценностями.
Ойле сидит в подушках. Улыбается матери и брату…
Картина, нарисованная воображением Аваджи, встала перед ним так отчетливо, что он тяжело вздохнул. Никто его вздоха не услышал. Хлюпанье копыт вязнувших в грязи конских ног заглушало все звуки.
Как непохоже сейчас их войско на войско победителей! Кажется, они навечно застряли в этой чавкающей грязи. Огромный обоз с награбленным добром отстал от основного войска чуть ли не на целый переход.
На душе у Аваджи скверно, как никогда. С ним произошло страшное: он перестал получать удовольствие от своего ремесла.
Правду говорят поэты: любовь размягчает сердце. С некоторых пор юз-баши уже жалел, что не смог вовремя остановиться. Разве так важно, сколько у них с Аной было бы денег? Не хватило бы на табун лошадей — купили бы отару овец. Разве можно за деньги купить счастье для своей семьи?
