Танину половину коттеджа сдавали внаем. Когда-то коттеджи, один из которых и приобрел для дочерей адвокат Вревский, строились на окраине города. Но в городе так интенсивно шло жилищное строительство, что через несколько лет коттедж сестер оказался чуть ли не в центре города. Потому проблем с квартирантами не было.
Другие на их месте причитали бы: тяжело, денег не хватает, — а семья Карпенко вела непоседливый, разносторонний образ жизни. Супруги объездили все предгорье Северного Кавказа, таская с собой и совсем крошечную Александру.
А как часто приходили к ним друзья! Понятно, картошка в доме всегда была, как и сало — его Мишка покупал при всякой возможности, да салаты на ароматном подсолнечном масле. А привезенная от Мишкиной бабушки самогонка…
Мишкин друг Санек, тоже выходец из села, говорил:
— Карпенки — куркули! Сало е, самогонка е, и дэ голову преклонить — е!
И несмотря на скромный достаток — даже работая инженером после окончания института, Таня получала не слишком много, — они жили легко и весело. Как же хорошо они жили!
— Посуду моешь? — раздался у Тани за спиной голос Леонида: она от неожиданности вздрогнула и чуть не уронила тарелку.
— Леня, ты меня напугал, — укоризненно сказала она.
— Но не до смерти? — довольно расхохотался он.
— Что-то ты вроде не вовремя, — заметила она, взглянув на часы с кукушкой.
Было одиннадцать часов дня.
— Я пришел, как только смог, чтобы реабилитироваться! — торжественно провозгласил супруг.
Он, очевидно, имел в виду тот случай, когда он вначале отдал ей, а потом забрал деньги, которые до того вроде отдал Тане с дочерью. Скорее всего он ожидал от жены упреков или хотя бы вопросов, но она отдала деньги молча и ничего не сказала, а когда посмотрела ему, уходящему, вслед, заметила, что Ленька на мгновение потерял свою уверенную походку, сгорбился и даже зашаркал ногами.
Но потом, видимо, заметил это, разозлился на себя, опять развернул плечи и быстро ушел. Но переживал, это точно. Обычно в таких случаях он говорил про кого-нибудь другого: «Обгадился!»
И наверное, то же подумал о себе.
Но сегодня Леня опять выглядел победителем. Зачем-то держал в руке старую Шуркину шапочку, которая до того валялась у него в гараже. Он подошел к столу, который Таня как раз только что протерла, и тряхнул над ним этой самой шапкой.
На стол шлепнулась упаковка денег. На этот раз одна. Но долларов. Сотенных купюр.
— Это тебе, — торжественно сказал Леонид.
— Мои ставки растут, — сказала Таня, к деньгам, впрочем, не притрагиваясь.
— Ну что ты за человек! — вдруг заорал на нее Ленька. — Другая бы на шею кинулась, расцеловала. Отблагодарила, как могла…
— Отблагодарить, так это мы что ж, это мы с дорогой душой. — Когда Ленька повышал на нее голос, Таня защищалась на свой манер — начинала вот так юродствовать. — А то, что мы боимся деньги брать, тоже понятно. Ты только губу раскатаешь, а их у тебя — раз! И заберут!
— Не бойся, не заберут, — сказал он угрюмо. — Все же от ласкового слова язык бы у тебя не отсох.
Чего он был такой вздернутый? Будто не деньги ей давал, а заставлял яд выпить. Может, Леня прав, его жена и в самом деле особа строптивая и неблагодарная? Надо, надо, Татьяна Всеволодовна, менять тон.
— Не сердись, Леня, я чего-то брать их боюсь… В прошлый раз, когда ты мне деньги дал, я прикинула, сколько лет мне в моем магазине пришлось бы за них работать, содрогнулась даже. А в этой пачечке ежели в три раза больше, то на нее мне понадобилось бы… два пишем, три на ум пошло… шестнадцать с половиной лет!
— Теперь ты понимаешь, сколько хорошей жизни я тебе сэкономил? — Ежели Татьяна к нему с юмором, так и он мог пошутить. — Неужели это не стоит всего одного хорошего траха…
— Леня! — возмутилась она.
Но уже понимала, что просто так ей вырваться не удастся. Он уже подкрался сзади, обнял ее, по-хозяйски взял за грудь… Отчего-то она решила, что все-таки успеет домыть посуду, пока суд да дело.
— Фартук не снимай! — Он подталкивал ее к спальне. — Посудомойку я еще не трахал.
— Может, нам купить посудомоечную машину? — брякнула она скорее по ассоциации.
— Все, что хочешь, мой пончик, все, что хочешь! Почему он звал ее пончиком — Таня вовсе не толстая.
При росте сто семьдесят пять сантиметров вес шестьдесят пять килограммов. Была бы она круглолицая, так вроде нет, лицо скорее удлиненное. Но потом она уже ни о чем этаком не рассуждала. Чего Леня умел, так это заставить се забыть обо всем суетном…
На сообщение жены о том, что она ушла из магазина, Леонид прореагировал спокойно:
— Ушла и ушла. Я тебе с самого начала говорил: не нужна тебе никакая работа. Муж тебя обеспечивает так, как другим бабам и не снилось. А помогать твоей Галине богатеть — найдутся и другие дурехи. Тех денег, что она тебе от щедрот своих выделяла, хватало разве что за коммунальные услуги заплатить. Сиди дома, вяжи, шей. Придумай себе какое-нибудь хобби. Я не знаю… Цветы во дворе разведи. Кроссворды разгадывай… Хочешь, я куплю оборудование для оранжереи — я видел, продается. И будешь ты каждое утро холить туда, цветочки поливать… Я прошу тебя, больше никаких устройств на работу!
Теперь они сидели за столом и обедали.
Муж напоминал Тане большого кота, сытого и довольного жизнью. А она была при нем ручной мышью, которую он не ел, потому что вокруг в достатке имелась сметана, курятина и прочие деликатесы, а с мышью он время от времени играл. Так, чтобы навык не потерять.
Картина, ею самой нарисованная, живо встала перед глазами Тани. И мышь в этой картине была совсем уж жалкая: заморенная и почему-то мокрая. А все ее существо вдруг взбунтовалось против такого убогого видения ее жизни.
Она вспомнила отца, чей образ со временем — прошло все-таки больше двадцати лет! — несколько потускнел, но все равно оставался незаурядным. На днях в городской газете она прочла интервью представителя коллегии адвокатов, который на вопрос журналиста, может ли он назвать адвоката, чье имя достойно написания на скрижалях истории, ответил: «Мне повезло встретить такого адвоката. К сожалению, он рано умер и до настоящего времени не оценен по-настоящему в трудах исследователей, но он и в свои молодые годы был настоящим профессионалом, достойным подражания…»
Отца вспоминали спустя двадцать лет после гибели, а вспомнит кто-нибудь Татьяну Карпенко, умри она сегодня? А ведь ей сейчас немногим меньше лет, чем было отцу, когда он погиб.
Мысли ее сегодня были какие-то глобальные, наверное, потому, что в последнее время в ее голове что-то постоянно варилось. На самом деле, не для того же она родилась, чтобы в угоду Леньке торчать дома, предаваясь отупляющему безделью?!
Да и что может произойти, если Таня пойдет против его воли? Устроится на работу в мужской коллектив — что поделаешь, она по специальности инженер-механик! Тогда Леня… побьет ее? Уйдет, хлопнув дверью?
