— Я не должна была позволять тебе влюбляться в меня. Разве вообще я похожа на роковую женщину, которая разрушает чужие семьи?
«Кто от этого застрахован?» — со странной горечью подумала Таня.
— Нет, — кажется, смешался Валентин, — но я всегда считал, что женщины хотят замуж…
— Не все женщины, — возразила Маша своему любовнику, который всерьез вознамерился стать ее мужем.
«А если и хотят, то вовсе не за любого», — докончила за сестру мысль Татьяна.
— Интересно было бы посмотреть на твою тайную любовь, — вдруг сказал Валентин.
— Какую такую любовь? — спросила Маша.
— Ту, из-за которой ты мне отказываешь.
— Нет у меня никакой любви, — вяло отговорилась Маша. — Ну чего тебе неймется? Все ведь было хорошо. Никто нам не мешал, ничего я от тебя не требовала…
— А я хочу, чтобы требовала! — заупрямился он.
— Тогда я требую, товарищ Векшев, чтобы вы оставили меня в покое со своей женитьбой. Не хочу и не буду!
Сказала вроде в шутку, а в голосе как стон прозвучал.
— Ты — странная женщина, — медленно проговорил он. — И надо же, чтобы именно такая запала мне в душу, лишила сна и покоя…
— Вот уж не ожидала, что ты такой чувствительный.
— А ты — жестокая.
— Прости, жизнь меня не баловала, а она, как известно, формирует характер.
Таня, которая теперь все время слышала в голосе Маши надрыв и скрытое рыдание, замерла с мокрым пододеяльником посреди веранды: а ведь это она постаралась, из-за нее у сестры такое настроение… Устроила Маше истерику, обвинила в предательстве… Комплекс у нее, что ли, вырос. Прямо все ее предают, несчастную Танечку! Не хватило силенок быть до конца благородной. Сказала «а», говори «б». То, видите ли, она все сестре прощает, то не прощает. Собака на сене!
Неизвестно, кто из двух сестер порядочнее. Ведь Маша могла бы дать согласие на предложение Валентина, жила бы с ним, как говорится, горя не зная. Молодой — кажется, на три года моложе Маши, — перспективный. Может, до генерала бы дослужился. И была бы Маша генеральша, замужняя женщина, а не одиночка, которую и защитить-то некому.
И она могла бы ничего Тане не рассказывать, но, наверное, не хотела больше таиться. Потому что переживала. И год назад у нее не было Валентина. Она много месяцев прожила одна, а тут Леня со своими ласками…
Если уж на то пошло, она могла ответить согласием и на предложение Леонида. Уж он бы постарался содержать ее по высшему разряду!.. Ну вот, теперь она вовсю оправдывает Машу.
Что же делать? Таня так стояла посреди веранды и вопрошала не то себя, не то небо. И не находила ответа. Значит, ей надо всех простить? Или она — мать Тереза?
Оказывается, люди, которые сурово относятся к провинившимся близким, не только сами несчастны, но и делают несчастными окружающих. Тешат свою гордыню…
Но ведь как часто бывают несчастны и те, кто все обиды прощает. Взять хотя бы жену Валентина. Наверняка она догадывается об эскападах мужа, но ведь не уходит от него, терпит. Надеется, что он перебесится и к ней вернется. Или уж вообще нет элементарной гордости.
А что делать Валентину? Маша тоже хороша. Не напоминает ли она чем-то младшую сестру. Одна талдычит про предательство, а другая — про долг, и в конце концов каждая думает только о себе…
Таня больше не вслушивалась в разговор сестры и ее любовника, а привычно нырнула в прошлое, только совсем раннее, до-Мишкин период, как шутливо называли его обе сестры.
В десятом классе Машу вызвали в школу. Не только одну Машу, а родителей всех тридцати учеников класса «Б», в котором училась Таня. Тридцать десятиклассников, все как один, в знак протеста прогуляли урок химии. Их классная руководительница, учительница географии, даже не знала, что родители Татьяны Вревской погибли, и когда в школу пришла Маша, то Мария Федотьевна, класс-ручка, сухо сказала:
— Я просила прийти родителей.
— А я и есть родитель, — в тон ей ответила Маша. — Говорите, я вас слушаю.
— Я не собираюсь обсуждать серьезные вопросы с девчонкой, которая сама недавно окончила школу.
— Что ж, это ваше право, — проговорила Маша, — только в дальнейшем прошу так не делать. Я вынуждена была отпроситься с занятий, а у меня сегодня в институте коллоквиум по биохимии.
— В каком институте, — скорее от растерянности спросила класс-ручка.
— В медицинском. Таня — сирота, родителей у нее нет, так что за воспитание девочки отвечаю я, ее старшая сестра. Странно, что вы — классный руководитель — об этом не знаете. Вы хотели пожаловаться на недостойное поведение Татьяны, не так ли? Как и остальных ее одноклассников. Я сказала Тане, что так поступать нехорошо. Если они не согласны с методами работы учительницы химии, надо было сказать об этом вам, не так ли?
— Так, — подтвердила Мария Федотьевна.
Умом она понимала, что эта девчонка, соплячка, разговаривает с ней недопустимым тоном, но ничего поделать не могла. Она знала и то, что ничего бы не сделала, если бы ее ученики с этим к ней обратились. Революционеры! Сопляки, нос у них не дорос!
Химичка поедом ела Юру Королева, который посмел сделать ей замечание, когда она весь класс обозвала дебилами…
— Что она тебе сказала? А ты что? — вечером жадно расспрашивала сестру Таня.
Маша спокойно все рассказывала, вызывая восхищение своей младшенькой.
— Машка, ты ее загипнотизировала! — радовалась она. — Я всегда говорила, что в тебе есть что-то ведьмаческое…
— Значит, ты мне отказываешь? — услышала Таня голос Валентина.
— Отказываю. Не обижайся на меня, Валюша, ты хороший человек, но мы с тобой слишком разные…
— Машенька! Никак ты меня жалеешь?
Теперь в голосе Валентина прорезались совсем другие нотки.
— Мне тридцать девять лет, а я со дня на день полковника получу. Отец устраивает мне перевод в Питер. Оттуда в Москву, в Генштаб, рукой подать. В сорок с небольшим я буду генералом…
— Вот видишь, значит, у тебя жизнь удачно складывается. А то у меня уже комплекс вины стал развиваться, — спокойно заметила Маша.
А Татьяна на своей веранде едва сдерживалась, чтобы подать голос. Сказать этому надутому подполковнику, что он слишком много на себя берет! Генералом он будет, нашел чем Машу заманивать! Она, если бы захотела, женой министра стала!.. А если и не женой самого министра, то его прекрасного сыночка, который учился в ординатуре в их городе, временно высланный отцом из Москвы за какую-то провинность… Он тоже, кстати, предлагал Маше руку и сердце…
— Двадцатилетние девчонки готовы умереть от счастья, когда я обращаю на них внимание.
— Вот именно. Не пойму только, что ты потерял в этом доме?
