Все дорогие для нее люди давно ушли из жизни, а ей остались лишь воспоминания. Вот Ширли едет верхом на Бесс, на ней школьный габардиновый плащ, косички свисают из-под кепки-жокейки, на пухлых ножках черные резиновые сапожки. Теперь она навсегда застыла на черно-белых снимках. Никогда нельзя смириться со смертью ребенка, никогда. Никто не компенсирует такую утрату, никто, даже Ник. Его всегда отгораживали от горькой правды послевоенных лет; эта трагедия никогда не упоминалась в его присутствии. В те времена никто не говорил с детьми о таких вещах. Жили себе и жили, не устраивая спектакля из своего горя. Никакие горы цветов на могилке дочки не вернут ее матери. Поэтому она и перебралась в переднюю половину дома, подальше от воспоминаний, связанных с двором. Так легче. Еще она радовалась, что никогда не отличалась особой набожностью, иначе ей пришлось бы до конца дней перебарывать в себе горечь разочарования.
Все же она по камешку выстроила стену между собой и сыном. Она уже боялась любить то, что снова можно потерять. Ведь жизнь полна опасностей. Самое страшное уже произошло и могло повториться. Ник был всегда на стороне Тома и против нее. Жить в одном доме двум супружеским парам всегда сложно, обстановка часто накалялась. Жена Ника чувствовала эту напряженность и соперничество, а сама она и пальцем не пошевелила, чтобы помочь девчонке справляться с новой для нее жизнью. Неудивительно, что Мэнди сбежала через некоторое время. Она, мать, видела боль сына, но даже не пыталась его успокоить, хотя знала на собственной шкуре, как тяжко видеть крушение всех своих надежд и мечтаний. Вот бы наладить мостик между ней и сыном… Но уже поздно.
Интересно, могла ли Иви видеть Ширли – как она играет на Дальнем лугу, бросает мяч о стенку, гоняет цыплят? Было бы приятно сознавать, что дух дочки свободно гуляет на свежем воздухе, что он не запечатан в маленьком ящике на церковном дворе Уинтергилла.
Нора поникла, а ее сердце бешено стучало. Хватит киснуть! Она высморкалась и вытерла глаза. Когда думаешь, все кажется еще хуже, чем на самом деле.
Анона Нортон, 1653
Студень Хепзибы
Половина свиной головы, хорошо промытой
Вода и уксус, соль и перец
Нарубленный лук
Пучок трав: лавровый лист, шалфей, майоран, 12 горошин черного перца, 4 шт. гвоздики
По 1 ч.л. душистого перца, мускатного ореха, петрушки
Замочите свиную голову в уксусной воде на 1 час. Потом достаньте и положите еще на полчаса в подсоленную воду.
Положите голову в свежую холодную воду, накройте крышкой и доведите до кипения. Убавьте нагрев и снимите пену.
Еще раз смените воду, положите в кастрюлю все приправы и варите голову до мягкости. Достаньте голову из кастрюли, срежьте с нее все мясо и нарежьте его кубиками.
Процедите бульон, снова поставьте на огонь и уварите наполовину. При остывании бульон должен застыть в желе.
Добавьте в бульон мясо и приправы по вкусу. Разлейте по формам и охладите. Перед подачей к столу выложите студень на блюдо и украсьте гарниром.
Сладкая пшеничная каша на молоке
Смешайте молоко с водой в равных долях, вылейте в каменную чашу. Замочите на ночь неочищенные от шелухи зерна пшеницы нового урожая, раздавив их.
Наутро добавьте немного сахара и варите зерна в печи на медленном огне, пока кашица не станет густая как желе.
Добавьте в кашу по вкусу корицу, мускатный орех или мед. Можно положить туда и сухофрукты.
Такая каша подается в канун Рождества очень горячей. Сверху ее поливают сливками.
* * *
– Где же эта противная соня? – пробормотала Хепзиба, увидев, как через двор пробежала с непокрытой головой служанка. Всюду ходили чужие, во дворе резали поросенка. Она направилась со своей метелкой из перьев в малый салон, ее гордость и радость.
– Почему эта девка исчезла как утренний туман, когда в доме столько дел? – Визг поросенка эхом доносился со двора, звучал в ушах. Хепзиба обмахивала пыль с сундука и резных столбиков кровати, с дубового стола и скамьи, с буфета, где лежали ее лучшие оловянные тарелки. Лишь у Бланш было больше красивых вещей, чем у нее, но теперь они быстро исчезали из Банкуэлл-Хауса.
Поросенка приманили, закололи, и сейчас его кровь стекала в ведро. Скоро надо будет нагреть воду и ошпарить тушу, чтобы легче соскребалась щетина. Еще надо выскрести дочиста кладовку, чтобы там было все готово для засолки кусков еще до начала Рождественского поста. Еще нужно поставить голову вариться в котле на бульон и студень. Чтобы ничего не пропало, даже ножки; они долго не хранятся, их придется раздать помощникам.
У Хепзибы не было никакого желания праздновать; сегодня она проснулась от боли в животе и увидела, что у нее начались месячные. Значит, снова рухнули все надежды на ребеночка. Она все еще переживала из-за дерзких слов Бланш в адрес пастора и размышляла, не взять ли ей на Святки под свой присмотр кузину и ее дочку.
Она поскорее вернулась на кухню, чтобы поторопить слуг, рубивших мясо. У нее были большие планы на свое скромное жилище. Она уже устроила для себя салон с камином и поставит там прялку. Натаниэль держал породистых овец. Надо уговорить его, чтобы он сделал резную дубовую лестницу на второй этаж и оборудовал там несколько комнат. Еще пора поправить соломенную крышу на задней половине дома. Конечно, крепкие сланцевые плиты выглядят красивее, но Нат ворчит, что соломенная крыша спасла его отца и деда в суровые зимы и что с крышей можно подождать. Да и какой толк обустраивать дом, если нет наследника?
Надо бы ей сходить в деревню к знахарке; та продает чай из ягод и листьев и молитвы Непорочной Деве. Она долго колебалась, ведь это паписты обычно молятся Деве Марии. Почему я хожу пустая, а Бланш нет? Хепзи задумалась. Может, если она будет подавать милостыню бедным, молиться три раза в день и соблюдать скромность в одежде, Господь смилуется над ней? Послушание и усердие, возможно, отверзут Его слух к ее мольбам.
В этом доме не будет Рождества, как бы ни сетовал Нат; может, она найдет и другие пути обеспечить себе Его милость… Ох, куда же запропастилась эта соня?
* * *
Двумя днями позже Хепзиба и ее служанка укутывали в чистую ткань котел со студнем. Их руки горели от селитры, которую они втирали в окорока, но теперь свинина была засолена и вывешена в кладовой. Хепзиба приготовила студень специально для пастора, тайком от Ната. Когда речь шла о проповедях, он был на стороне Бланш.
– Запомни мои слова, этот старый скряга явится к нам и будет тыкать нас в живот – проверять, ели мы или не ели рождественский пирог, – смеялся он. – Зачем ему наши пожертвования, если он и так раздулся от важности, как мочевой пузырь поросенка?
Хепзи не обращала внимания на слова мужа; она знала, что священник скромно жил в своем домике на церковном дворе. Ее долг поделиться с ним в знак уважения пищей, посланной им Богом.
