Артемидор оставил факел в светце, укрепленном на стене. Он любил, когда в пещере воцарялся легкий полумрак, в котором тело возлюбленной словно бы светилось, казалось живым и теплым. В отблесках далекого пламени искрилась дивная ткань, прикрывавшая ее манящие формы; сверкали камни драгоценного ожерелья и браслетов, унизывавших нежные руки.
Артемидор потянул на себя ткань, готовясь насладиться совершенством линий любимого тела.
В это мгновение факел вдруг затрещал и погас.
Артемидор хотел кликнуть Мавсания, чтобы тот принес новый факел, но словно онемел. Странный аромат коснулся его ноздрей… Он никогда не натирал мраморное тело любимой благовониями, потому что их резкий запах раздражал его чувствительное обоняние и как бы уравнивал Агапи с теми пошлыми созданиями, которые беспрестанно домогались Артемидора и надоедали ему своими приставаниями.
Наверное, этим ароматом была пропитана индийская ткань, странно, что он не заметил этого раньше! Впрочем, запах его ничуть не раздражал, а еще сильнее взволновал. Ноздри его затрепетали.
Артемидор сдернул ткань и прижал к лицу.
Странно — запах исчез.
Отбросил ткань в сторону — запах возобновился, пряный и манящий.
Почему-то показалось, что он исходит из межножья мраморной любовницы…
Артемидор почувствовал, что его желание становится почти невыносимым. И вновь, как это часто бывало, он мысленно вознес молитву Афродите, чтобы хоть однажды, хоть ненадолго наполнила жизнью чресла и губы возлюбленной, чтобы откликнулась на его мольбу, как некогда откликнулась на мольбу Пигмалиона — и оживила для него Галатею…
Он низко склонился на статуей и прошептал, как шептал не раз:
— Поцелуй меня…
Затем коснулся губами ее губ — и сердце его замедлило свой бег, когда губы Агапи дрогнули — и ответили ему!
Он понимал, что это всего лишь сладкий самообман — некое подобие его горячечных снов, что этого просто не может быть, — однако всем существом своим отдался наваждению. Он уже ощущал объятия нежных рук и ощутил, как лоно любимой раскрылось для его вторжения… О боги, о Афродита, насколько же превзошла реальность самые сладостные его сновидения!
Артемидор с мучительным и враз благодарным стоном изверг семя в это раскаленное лоно — и, едва переведя дух, ощутил новый прилив желания.
Точно так же было в ту первую ночь, когда он совокуплялся со статуей.
О да, сейчас все было как в первый раз!
Ни одна мысль более не посещала голову Артемидора. Он весь превратился в сгусток беспрестанно воскресающего желания — и его постоянного удовлетворения.
Раз за разом он овладевал покорным — и в то же время жарко отвечающим ему телом, гоня от себя прочь любые сомнения, не позволяя себе предаться даже мимолетным размышлениям, гоня их, как врагов, и самым лютым из них была трезвая мысль: «Этого не может быть!», изредка вспыхивавшая где-то на обочине помраченного страстью рассудка подобно тому, как вспыхивает огонь маяка, пытаясь направить заблудившийся корабль на верный путь.
Этого не могло быть, да, но это все же было! Афродита ответила на его мольбы, вот и все. Если Галатея могла сойти к Пигмалиону с пьедестала и даже родить ему детей, то почему однажды не могли наполниться огнем каменные губы его любимой, каменные руки не могли сделаться враз такими нежными и сильными, а каменное лоно не могло впустить в себя жаждущее естество?!
О, это лоно… волшебное, божественное лоно…
Конечно, волшебное, божественное! Ведь смертная женщина не могла обладать такой властью над желанием Артемидора, не могла по своей воле ускорять или замедлять приход его наслаждения!
О эти губы, конечно, волшебные, божественные… они порхали по его телу, ласкали, целовали — и стоны Артемидора переходили в крики блаженства столь острого, что оно казалось мучением.
Наконец он лишился сил и уснул в объятиях нежных рук и гладких, словно шелк, ног, обхвативших его поясницу, уснул посреди поцелуя — и не слышал, как приблизился Мавсаний и раскинул на полу ковер.
Двое мужчин вышли из темного угла пещеры и переложили Артемидора на ковер. Рядом с ним положили ту, в чьих объятиях он изнемог от страсти.
Затем мужчины вынесли из того же угла мраморную статую, предмет обожания Артемидора, и поставили на прежнее место.
Оттуда же появилась женщина в черном и набросила черную накидку на ту, которая изнурила Артемидора и теперь сама была бессильно простерта на полу.
Сняла с ее головы парик, надела его на голову статуи.
— Вставай, дитя мое, Лаис, — сказала она с нежностью и сочувствием.
Девушка слабо пошевелилась, но не смогла даже голову поднять.
— Ничего, привыкнешь, — усмехнулась женщина. — Ты пробыла с мужчиной всего лишь час, а после того, как станешь гетерой, тебе придется проводить с ними ночи напролет, причем не с одним, а с несколькими!
— Клянусь Афродитой, великая жрица Никарета права, — глухо проронил один из тех, кто переносили статую, — если бы ты не считалась еще аулетридой, а я не должен был сейчас исполнять обязанности одного из судей твоего испытания, я не стал бы ждать, пока тобою насытится Артемидор, а набросился бы на него и вырвал тебя из его объятий, не будь я Клеарх Азариас!
— И я присоединился бы к тебе, не будь я Неокл из Эфеса! — горячо воскликнул другой мужчина. — Не могу передать, как мне горько будет уехать завтра, не насладившись твоей красотой и мастерством, прекрасная Лаис!
— Я благодарна вам, бесконечно благодарна… — чуть слышно пробормотала девушка, а потом испустила вздох — и лишилась чувств.
— Этот молодой негодяй был ненасытен! — прорычал Клеарх.
— Разве ты вел бы себя иначе на его месте? — усмехнулся Неокл.
— Нам пора уходить, — напомнила Никарета. — Бывший Неприступный вот-вот придет в себя!
И она злорадно хохотнула.
Клеарх и Неокл осторожно подняли сонного Артемидора и уложили его на статую.
Поверженный любовник издал слабый стон, ощутив прикосновение ледяного мрамора.
— О мой бедный господин, — простонал Мавсаний. — Мой бедный господин! Что же я наделал!..
— Ты оказал ему огромную услугу, поверь, Мавсаний, — буркнул Клеарх. — Этому глупцу и во сне не могло присниться блаженство, которое он испытал!
— Добрые господа, возьмите эту бедняжку на руки, она все еще не очнулась, — сказала Никарета, придирчивым взглядом окидывая подземное святилище любви.
Клеарх выступил вперед и без малейшего усилия поднял на руки Лаис.
— Мы уйдем тем же потайным путем, каким пришли, — обернулся он к Мавсанию. — А ты оставайся с ним, пока он не очнется.
Мавсаний склонялся над бесчувственным хозяином с видом такого отчаяния, что Клеарх счел необходимым напомнить:
