Точно таким же знаком презрения, конечно же, были и подаренные вещи и драгоценности.
Лаис тут же дала себе слово, что ничего из этих подарков больше не наденет!
— Клеарх не простил бы мне, если бы с тобой хоть что-то приключилось, — донесся до слуха Лаис голос морехода, и она встрепенулась, сделав вид, что внимательно слушает. — Будем надеяться, плавание наше окажется удачным. Всего идти нам до Эфесской бухты
[55]
немногим больше суток, если ветер не переменится. Клеарх направляет весь груз Неоклу — стало быть, в гаванях на островах попусту стоять не будем. Там грузчики — превеликие лентяи, сколько времени, бывало, теряли из-за них!.. Ты поселишься в моей палатке на палубе, я буду поблизости. Если что понадобится, посылай ко мне своего человека. Ему мы приготовили место рядом с палаткой. Клеарх приказал устроить тебя как царицу! Внутри перины да подушки, одеяла и покрывала! Будет мягко, и не замерзнешь, — он усмехнулся. — Если захочешь подышать свежим воздухом, выходи на палубу, только закрыв лицо. Да нет, матросов моих не бойся. Им известно, что тебя до Эфеса надо доставить в целости и сохранности, а они приучены не совать нос в чужие дела. Но все-таки, сама понимаешь, тебе лучше быть осторожней.
Лаис испытующе взглянула в смуглое лицо моряка, по которому плясали причудливые тени: ветер трепал пламя факела.
Известно ли этому человеку, кого он взял на борт? Или ему тоже скормили сказочку о тринакрийской рабыне?
По его лицу ничего невозможно понять. Похоже, он тоже приучен не совать нос в дела Клеарха, хозяина и судна, и груза, и команды. Поэтому он ни за что не подаст виду, что и сколь много ему известно!
— Скажи, как мне называть тебя? — спросила Лаис.
— Просто капетаниос, — слегка улыбнулся мореход. — А тебя, если позволишь, я буду называть просто госпожой. Как говорится, не обременяй свою память лишним грузом — и его тяжесть не помешает тебе уснуть! А теперь иди отдыхай. Да и мне нелишне будет немного поспать. Чуть рассветет, я подниму гребцов — и снова тронемся в путь!
В своей еще недолгой жизни Лаис всего лишь дважды путешествовала по морю. В первый раз оно было спокойным и тихим, как сон ребенка, однако на борту пентеконтеры разыгрались страшные, роковые события, совершенно изменившие судьбу Доркион. Сейчас море слегка волновалось, тогда как на душе Лаис было куда неспокойней…
Бедная Сола маялась морской болезнью. Лаис позволила девушке лежать в углу палатки и дремать, лишь бы та не докучала ей своими заботами!
Кое-как вздремнув под неумолчный шум моря, Лаис снова и снова перечитывала послание Клеарха.
Верный друг писал, что в гибель Лаис в темнице кошмаров коринфяне не слишком поверили, потому что Кирилла пробудилась от своего очередного сна и сообщила, что Лаис ни в чем не виновна, что она жива и скоро вернется в Коринф с таким же триумфом, с каким некогда вышла из капища Кибелы. Кое-кто Кирилле поверил, ну а кое-кто счел ее слова бредом бывшей пифии, пережившей свой век и уже впавшей в то состояние, которое называется маразмос
[56]
.
Нетрудно догадаться, что больше всех против Лаис злобствует Маура! Она теперь живет отдельно, называется свободной гетерой, причем показывается на люди только в светлых париках. Поскольку выпускное испытание Маура не прошла, она считается гетерой не самого высокого ранга, поэтому вынуждена время от времени служить всеобщей подстилкой на ступенях храма Афродиты. Деньги матери позволили избежать продажи Мауры в портовые проститутки, так что судьба ее устроилась. Вокруг нее по большей части вьются женщины, которые называют себя ее подругами, вот только ночевать у нее остаются куда чаще, чем подругам положено. Хотя и мужчины среди ее поклонников тоже есть. Маура, как говорят, привлекает и мужчин, и женщин своим острым язычком, которым она без устали работает и днем, и ночью.
Клеарх признавался, что однажды пригласил Мауру на свой симпосий, но и пальцем к ней не прикоснулся: посмотрел на ее посредственные танцы, заплатил ей и отправил восвояси. Он позвал ее исключительно ради того, чтобы выяснить, что она знает о событиях той роковой ночи. Оказалось, что ничего такого, что не было бы известно и другим. Зато Клеарху удалось совершенно точно выяснить: Маура к смерти Гелиодоры непричастна. Остатки той ночи, когда Гелиодора зачем-то покинула храм и отправилась в свой последний путь, Маура провела в доматио, в школе, оплакивая во всеуслышание свои остриженные волосы и не давая никому спать. Тому было множество свидетелей.
Клеарх был убежден, что, если удастся узнать, куда и зачем отправилась ночью Гелиодора, можно будет выйти на след убийцы, однако пока ничего выяснить он не смог.
Далее Клеарх писал, что среди тех, кто поверил Кирилле насчет невиновности и спасения Лаис, нашлись храбрецы, которые прошли подземными коридорами из темницы кошмаров и наткнулись на останки тераса. Однако идти дальше и исследовать лабиринты Акрокоринфа никто не решился, поэтому путь, которым исчезла Лаис, по-прежнему остается неизвестен. Артемидора в помощи беглянке никто не подозревает, самого Клеарха — тоже.
Еще Клеарх сообщил, что отправил почтового голубя в Эфес, чтобы предупредить Неокла: пусть не верит никаким слухам, долетавшим из Коринфа! Лаис ни в чем не виновата, но все же ей необходимо укрыться в его доме. Неоклу следовало распустить слух, что его коринфские друзья посылают ему в подарок обученную танцам и пению дорогостоящую рабыню из Тринакрии. Клеарх прекрасно понимал, что вести тихую и незаметную жизнь в чужом доме Лаис будет трудно, и не хотел, чтобы она в изгнании забыла свое танцевальное и музыкальное мастерство, которым будет радовать его, вернувшись.
В письме Клеарха был совет не менять имени — в конце концов, мало ли Лаис на свете?! — но всегда присовокуплять к нему название места, откуда она якобы прибыла. Лаис Тринакрийская — звучит великолепно! Кто знает, может быть, потом, воротясь в Коринф избавленной от всех обвинений, Лаис захочет и впредь зваться именно так!
Прочитав эти строки, Лаис задумалась. Клеарху и в голову не пришло выдать ее за какую-нибудь скромную девушку, например, родственницу кого-то из своих знакомых, которая едет в Эфес просто погостить в семье друзей. Он прекрасно понимал, что вести существование затворницы Лаис будет невыносимо! Она гетера, она хотела оставаться гетерой и жить именно жизнью гетеры.
Возможно, Клеарх даже готов к тому, что «рабыня Лаис Тринакрийская» заведет себе в Эфесе новых покровителей, которых будет развлекать не только пением, танцами, веселыми беседами, но и своими ласками?
Если это в самом деле было так, Лаис могла только радоваться, что ее верному другу удалось изгнать из сердца ту ревность, которую он испытывал, например, к Артемидору, и вновь увидеть в ней не просто возлюбленную женщину, а возлюбленную гетеру, которая просто не может принадлежать какому-то одному мужчине, а создана быть любовницей многих — в том числе и его.
