В такой роскоши Лаис не жила еще никогда! Даже дом Апеллеса в Афинах, убранный со строгим вкусом художника, любившего, однако, все самое лучшее, меркнул перед его вызывающим великолепием. Сад был невыразимо прекрасен; раб и повариха, отряженные Неоклом в услужение «тринакрийской рабыне» (которую, к слову сказать, он немедленно объявил вольноотпущенницей), ловили каждое движение бровей госпожи, чтобы немедленно броситься исполнять приказания.
Мавсаний тоже оставался при ней, исполняя обязанности сторожа и садовника. Он поселился в шалаше в саду, и Лаис не сомневалась, что сделал он это потому, что не хотел находиться рядом с той, из-за которой впал в немилость обожаемого господина Артемидора Главка.
Разумеется, за свои щедроты Неокл не взял с Лаис ни единой самой ржавой лепты, как и за те овощи и фрукты, которые ежедневно посылал ей из своих садов и огородов, за мясо и молоко, которые шли с его подворий. Считалось, что все это делается из любезности к дорогому другу Клеарху.
Однако Лаис была уже достаточно искушена в жизни, чтобы понимать: за все надо платить. И лучше предложить эту плату самой — прежде, чем тебе о ней напомнят. Именно поэтому уже на второй вечер, который проводил у нее Неокл — якобы желавший убедиться, что его гостья устроилась достаточно удобно, — Лаис обошла вокруг него, легонько касаясь кончиками пальцев его шеи и волос, а услышав, как прерывисто вздохнул, взволновавшись от этих умелых, рассчитанных прикосновений, Неокл, подобрала до пояса хитон и, пошире раздвинув ноги, устроилась верхом на его коленях так проворно, что Неокл стал ее любовником еще прежде, чем смог понять, что же это с ним делает женщина, которую он столь долго вожделел.
Несколько дней Неокл владел Лаис безраздельно и самозабвенно, делая ей дорогие подарки и осыпая ее цветами, деньгами и поцелуями. Однако он очень быстро смекнул, что теперь ему предстоит решить серьезную задачу, вернее, выбрать один путь из двух. Либо он оставит Лаис только для себя и невольно обречет ее на существование затворницы, при котором заскучает она, а значит, станет скучно и ему, — либо преодолеет естественную мужскую ревность и познакомит с Лаис своих лучших друзей, которые тоже будут дарить ей дорогие подарки, осыпать цветами, деньгами и поцелуями — ну и заодно обладать ею так же, как обладает он…
Неокл был самым обыкновенным ионийским эллином. Слыл заботливейшим мужем и отцом — и в то же время следовал правилам приличия своего времени, которые буквально обязывали мужчину посещать гетер. А вот содержать кроме жены еще и любовницу, которая принадлежала бы лишь ему так же верно, как жена, и отдавать ей свое внимание и деньги — считалось дикарством. Это могло вызвать домашние раздоры и осуждение соседей, друзей, старейшин. С другой стороны, если бы Неокл пустился в разгул и забыл о чадах и домочадцах, он тоже был бы постоянно осуждаем всем эфесским обществом. «Хризи томи», золотая середина, премудрое правило жизненного равновесия, было необходимым условием счастливой семейной и общественной жизни. Точно такому же правилу жизни следовали его друзья, родственники и товарищи по торговым делам.
Они ссужали друг другу деньги, если случалась какая-то неудача, делились сведениями о том, где и в каком порту какой товар удается продать особенно выгодно, посылали на выручку своих грузчиков и гребцов, обсуждали самые безопасные и удобные морские пути, нанимали вскладчину лоцманов, услуги которых порой были очень дороги… Ну неужели Неокл решился бы утаить от них женщину, которая могла озарить серую мглу их повседневности яркими красками не только плотского восторга, но и духовной радости?!
Разумеется, нет! И очень скоро ближайшие друзья Неокла стали завсегдатаями Лаис Тринакрийской. Их вполне устраивало то, что все они — в случае неудовольствия жен или матерей — могут сослаться на остальных и заявить недовольно: «Но ведь Неокл (Аминтас, Зотикос, Идума и так далее) тоже проводят у нее время! Не могу же я отставать от друзей!»
Жены смирялись и хотя поджимали губы при одном только имени Лаис, но больше для порядка. На самом деле они не держали на нее обиду, а втайне были ей даже благодарны. Если уж мужчина по природе своей не способен оставаться верным жене, то пусть изменяет ей с этой гетерой!
В пользу Лаис работали два обстоятельства, о которых она, как человек в Эфесе новый, знать не могла, но которые были отлично известны всем женам.
Первое обстоятельство состояло в том, что слишком долгое владычество персов, для которых сношаться с мальчиками — самое обычное дело, довело число кинедов в Эфесе до совершенно непристойного количества. Доходило до того, что уже не юные девушки боялись без охраны выйти на улицу, а мальчики! На невинных дев никто и не глядел с вожделением, зато некоторые чадолюбивые родители вынуждены были растить сыновей взаперти. Это оказывалось лучше, чем обнаружить однажды сына игрушкой компании важных распутников с окладистыми, завитыми бородами, источающими приторный аромат персидских благовоний.
Но вот персов изгнали, и мужчины постепенно вспомнили, что и женщины могут не только детей рожать, но и еще на кое-что годны. Тем более что в Эфесе появились новые эллинские и македонские гетеры. Однако их вид и манеры оскорбили богатых горожанок!
Потрепанные долгими переходами и необходимостью то и дело раздвигать ноги перед солдатней, разгоряченной боями, эти гетеры и сами огрубели, а главное, утратили умение быть соблазнительными и очаровательными. Зачем, в самом-то деле, изощряться, если на каждом привале к твоей палатке и без того выстраиваются очереди оголодавших мужчин, которые не могут дождаться, когда доберутся до твоего тела?!
Эти жалкие подобия гетер решительно не могли приспособиться к мирной, оседлой жизни. Кроме того, они считали себя такими же победителями, как и солдаты великого Александра, которым был отдан город в качестве воинской добычи, но если те ни в коем случае не убивали и не грабили эллинов, а притесняли только персов и разоряли лишь их дома, то полковые шлюхи требовали непомерную дань со всех подряд, кто ни попадался на пути. Им ничто не мешало ворваться в любой эллинский дом и начать копаться в вещах хозяек, забирая себе все, что понравится, и угрожая за сопротивление карами своих любовников-солдат.
Большинство этих «боевых подруг» ушли из Эфеса вместе с армией, а те немногие, которые остались, со временем чуть поумерили свою прыть. И все же им оказалось невероятно трудно приспособиться к мирной жизни! Они то буйствовали, то пьянствовали, а что было хуже всего, им начали подражать гетеры, и прежде жившие в Эфесе и считавшиеся вполне приличными представительницами своего ремесла.
Те мужчины, которые их посещали, начали буйствовать и пьянствовать тоже. Доходило до того, что самые достойные господа пили на симпосиях неразбавленное вино и даже виноградный самогон, который, как известно, превращает человека в скотину одним глотком! А после, не сказав ни слова умного или тонкого, впадали в свальный грех, пока не лишались сознания и сил!
Эфесские жены пришли в ужас от этих превращений, происходивших с их супругами, и не знали, что делать. Кое-кто из женщин поначитанней призывал обратиться к примеру Лисистраты
[63]
, да вот в чем беда: перепившим и обессилевшим эфесцам отказ в супружеских ласках уже казался не горем, а облегчением!
