Левицки ликовала. Она говорила об этих своих примиренческих усилиях с такой помпой, точно для того, чтобы завоевать доверие и уважение дочери, ей пришлось пожертвовать половиной жизни или спалить руку на огне. В то время, как речь шла всего-навсего об одном дне, проведенном вместе с Вероникой.
— Я очень рада за вас… — при данных обстоятельствах мое замечание показалось мне весьма неуклюжим, но отступать или мяться было поздно, — …за вас с Вероникой Сергеевной. Хотя смерть ее мужа… — я вздохнула, — омрачает это радостное событие — единение матери и дочери.
— Да, — Левицки грациозным жестом поднесла сигарету к пепельнице и стряхнула пепел, — гибель Альберта принесла не только горе моей дочери, но и поставило наше примирение под вопрос. Я откровенна с вами. Вероника очень переживает, злится, психует. Надеюсь, это пройдет, но пока это очень тяжело!
— Сочувствую вам, — выдавила я из себя.
Эльвира меланхолично кивнула и горько усмехнулась.
— И я ничем не могу помочь дочери в такое трудное для нее время — вот что меня угнетает несказанно! — она снова вздохнула.
— Вы уже помогаете ей своим присутствием, — решила я приободрить «бедную» мамашу, — ей с вами не так одиноко и тоскливо.
— Я была бы удовлетворена, если бы это действительно было так, — удрученно ответила Левицки, — хотя мне приходится на себе испытывать издержки своего воспитания. Вероника не может сдерживаться, она очень нервная, раздражительная… Хотя признаю, в такой ситуации…
— Расскажите, пожалуйста, как прошли эти три дня, — попросила я.
— Первый день я провела с дочерью. Сначала мы поехали на нашу старую квартиру. Я решила ее выкупить у нынешних жильцов.
— И они согласились?
— Да, я предложила им четырехкомнатную квартиру в центре. В нашей три комнаты, так что они не только ничего не проиграют, но даже выиграют. И потом, моя, то есть их квартира требует срочного капитального ремонта, а у них, как я поняла, нет на это средств. С самого начала своей карьеры я мечтала об этом приобретении!
Я не стала спрашивать, хочет ли эта дива навсегда вернуться на родину, или это ее очередная блажь из разряда возрастных ностальгий и сожалений о прошедшей юности. Может быть, покупкой квартиры, в которой она жила, когда не была еще знаменита, Эльвира решила доказать самой себе, что время для нее — ничто, что все поправимо, если у тебя есть деньги и слава? Не исключено, что эта квартира являлась для нее символом реванша и вознаграждения за все художественные и личные усилия. Или все-таки тоска по отчизне? Что, если с годами она стала более сентиментальной и уязвимой для воспоминаний прошлого?
— А потом, после того, как вы побывали на своей старой квартире, куда вы отправились?
— Обедать в «Триумфальную арку», — задумчиво произнесла Левицки, — затем Вероника показала мне свой загородный дом, дачу, как они его называют. Он буквально в десяти минутах езды от города.
— Вечер вы провели там же, на даче?
— Нет, вечер мы провели здесь. Альберт приехал с работы, и мы мило общались за ужином, — Левицки затушила сигарету и тут же принялась за новую.
— А на следующий день?
В этот момент в комнату вошла Вероника. Ее волосы были уложены в прическу, глаза и губы — подкрашены. Она появилась не в халате, как я того ожидала, а в сиреневых, слегка расклешенных брючках и розоватой кофточке навыпуск. Поздоровавшись со мной, она села на соседнее кресло и закурила.
— Я тут рассказываю нашей гостье, как мы проводили время.
— Я уже поняла, — с натянутой улыбкой ответила Вероника, закидывая ногу на ногу.
— Так вот, — продолжила Эльвира, и я заметила, что лицо ее приняло напряженное выражение, — позавчера как раз было открытие выставки, так что я с утра была в музее, нужно было за всем присмотреть. А вечером мы с Вероникой и Альбертом пошли в клуб «Подкова», знаете такой?
Я кивнула.
— Там собираются люди не вполне обычной ориентации. Вероника иногда любит пошалить, — она с осторожной нежностью посмотрела на дочь.
Та слабо улыбнулась.
— Альберт был не очень настроен туда идти. Он…
— Мама, — перебила Эльвиру Вероника, — ты не знаешь Альберта.
Левицки смутилась.
— Да нет же! — всплеснула она руками. — Чтобы понять, что твой знакомый немного ретроград, — она бросила лукаво-виноватый взгляд на дочь, — не обязательно знать его сто лет. Я же видела, слышала: его манеры, его суждения, его пренебрежение, если не презрение к тем людям, которые собираются в «Подкове», выдавали его с головой.
— Я знаю, что это заведение имеет стойкую репутацию гей-клуба, — решила я расставить точки над «i», — но это не какой-то притон.
— Вот именно, — еще больше оживилась Левицки, — а для Альберта, если ты не гетеросексуален, то обязательно не благонадежен. Мне особенно странно это наблюдать, потому что в Париже на каждом углу…
— Мама, — снова перебила ее Вероника, — у нас не Париж. Альберт по-своему был прав, — она тяжело вздохнула, — он ведь умер, а мы тут его критикуем.
— Осмелюсь заметить, что о критике никакой речи не идет, — нахохлилась вдруг Эльвира, — мы просто обсуждаем характер твоего мужа, чтобы максимально прояснить ситуацию.
Она тепло взглянула на меня, словно прося поддержки. Я ответила ей таким же дружеским, ободряющим взглядом.
— И потом, в этот клуб пригласила нас ты, — перешла в наступление Левицки, — я понятия не имела о нем. Альберт вообще предложил отправиться в какой-нибудь хороший ресторан.
— Мне надоели хорошие рестораны, — с капризно-плаксивыми нотками в голосе сказала Вероника, — в этом клубе у меня много друзей.
— Геев? — уточнила я.
Вероника бросила на меня уничтожающе-презрительный взгляд.
— А что, они не люди? — с вызовом спросила она.
— Отчего же, — невозмутимо улыбнулась я, чем заслужила еще один испепеляющий взгляд Вероники, — среди них огромное число талантливых людей. И этот феномен вполне объясним.
— И как же вы его объясняете? — заинтересовалась Левицки.
— За меня объяснил Фрейд.
— Любопытно послушать…
Я заметила, что Вероника смотрит на мать со злобным раздражением. Перехватив мой взгляд, она, должно быть, устыдилась своей откровенности и опустила глаза.
— Фрейд дал исчерпывающий анализ феномену толпы. Коллективному бессознательному, то есть. Заметьте, что геи и лесбиянки вечно объединяются в какие-то общества и группы. Клуб — это тоже некое объединение…
— Конечно, — насупилась Вероника, — пока общество будет к ним так относиться, они вынуждены будут искать поддержку друг у друга.
— Как только молодой человек или девушка обнаруживают в себе сексуальный интерес к представителям своего пола, они чувствуют себя как бы выброшенными за борт. Они не в потоке, они разобщены и в одиночку маются со своей бедой. У них развивается жуткий комплекс неполноценности, они хотят создать свое общество, потому что человека все время тянет в толпу. Он боится самого себя, боится остаться один на один со своим жребием. Разнополая любовь в этом смысле — всегда риск: нужно узнавать и познавать другую психофизиологическую организацию: женщине — мужскую, мужчине — женскую. Здесь, повторяю, сугубо индивидуальный риск. Какая же психологическая особенность, спросите вы, формирует желание заниматься сексом с однополым существом? Все тот же страх, страх принять на себя ответственность за развитие отношений с индивидом противоположного пола, страх разочарования, потому что мужчина не так устроен, как женщина. Это не требует доказательств. Не зря же геи и лесбиянки бравируют тем, что, мол, мы, мужчины, или мы, женщины, лучше знаем себе подобных, а потому лучше понимаем их и, следовательно, у нас более гармоничные отношения с партнерами, нежели в разнополых союзах.
