– Фарли, дайте ему грубого, но довольно эффективного снадобья. Моя девочка права, нельзя везти его в таком виде. Из него течет, как из прирезанной свиньи.
Фарли сердито оглянулся.
– Решили побаловать его, да? – недовольно фыркнул он. – Что ж, теперь это ваша забота. Если он выживет, то это будет ваша вахта. Я не собираюсь еще раз возвращать вам деньги. Будьте уверены!
Эдвард стиснул зубы и промолчал. Фарли неопределенно пожал плечами, потом повернулся к матросам, которые склонились над каторжником.
– Викерс, дайте ему эффективного снадобья! – приказал он.
– Слушаюсь, капитан, – отдал честь Викерс, высокий светловолосый парень. Парню едва ли исполнилось двадцать лет, но голос у него был низкий, хриплый. Он повернулся, наклонился и поднял стоявшее неподалеку ведро. Приподняв его, он резко выплеснул содержимое на израненную спину каторжника. Осужденный судорожно дернулся, хрипло закричал и попытался приподняться над палубой, выгнувшись от боли. Он напряженно выпрямил руки, приподнявшись над палубой, бешено закрутил головой. Потом повернул к ним искаженное болью лицо. Сара наконец-то разглядела мужчину.
Несмотря на въевшуюся в кожу грязь и отросшую бороду, стало ясно, что он еще довольно молод. Ему немногим за тридцать. Если его отмыть, то вполне можно было бы назвать привлекательным. Черты его лица довольно правильные. Взгляды молодых людей встретились. Сара смогла рассмотреть глаза каторжника, в них затаились боль и страдание, но яркая голубизна могла сравниться по цвету только с лазурной синевой австралийского неба. Глаза мужчины казались слишком красивыми, чтобы принадлежать преступнику. Сара смотрела на мужчину, словно зачарованная. Вздрагивая, мужчина закрыл глаза и опустился на палубу, обессиленный. По всей вероятности, боль проходила, притуплялась. Сара с недоумением смотрела на скорчившуюся у мачты фигуру, а потом вопросительно взглянула на Викерса, который вылил на спину каторжника еще одно ведро жидкости. На этот раз истерзанный человек даже не шелохнулся.
– А что было в ведре? – спросила Сара у отца побелевшими губами, как бы предчувствуя ответ. Теперь, когда она разглядела эти прекрасные глаза, боль страдающего человека ранила ее в самое сердце. Девушка попыталась одернуть себя. Это же смешно. Все знают, что если у преступников и есть какие-то чувства, то это не меняет сути грубых и жестоких людей.
– Морская вода, мэм, – довольно ответил Викерс.
– Морская вода! – Сара содрогнулась от возмущения и негодования. Не удивительно, что бедняга так закричал. Видимо, спину ожгло словно раскаленным железом, соль попала в раны, должно быть, ему до сих пор нестерпимо больно.
– Это обычное лечение после порки, – прошептал ей на ухо отец. Сара не могла произнести ни слова, почувствовала приступ тошноты. Она никогда не стала бы «лечить» таким образом даже зверя. Раньше и не предполагала, что ее отец способен на такое.
– Капитан, я был бы благодарен, если кто-то из членов команды отнесет каторжника в повозку. Похоже, сам он не сможет двигаться.
Фарли недовольно нахмурился, на мгновение Саре показалось, что он откажет. Но тот пожал плечами, Сара догадалась, что он вспомнил о банкнотах, засунутых в карман. Те же матросы, которые сняли с крюка веревку, подняли каторжника сразу же, как только Фарли распорядился.
– Сара, пошли, – сказал Маркхэм и крепко сжал руку дочери.
– Но надо же забинтовать ему спину. Мухи… да и пыль будет садиться на открытые раны.
– У нас нет времени на таких, как он. Кроме того, на свежем воздухе раны быстрее засохнут. А бинты прирастут.
Отец рассуждал верно, Сара знала это. Но ей становилось дурно, когда она видела мух, назойливо жужжащих над истерзанной спиной каторжника. Если оставить спину открытой для любого насекомого и пыли, то раны непременно загноятся за долгую дорогу от порта до Ловеллы. Смерть этого человека будет настолько мучительной, что предпочтительнее было бы ему умереть под плеткой. Однако отец ясно давал понять, что теперь он ни за что не уступит. Нет смысла устраивать очередную сцену, решила Сара. Кроме того, у нее с собой не было бинтов.
Она решила уступить. Отец повел ее сквозь толпу мужчин, они расступились для того, чтобы пропустить моряков, те волокли каторжника к повозке. Руки осужденного лежали на плечах матросов, которые поддерживали его за пояс брюк. Сара быстро отвела взгляд от растерзанной спины. Но теперь она была уверена, что осужденный не потерял сознание и хотя бы отчасти осознает происходящее. Он старался шагать, с трудом переступая ногами. Колени вздрагивали и подгибались, когда он ступал по палубе. Матросы не обращали внимания на его слабые попытки проявить хоть какую-то самостоятельность, они нетерпеливо волокли его. Мужчина был намного выше ростом. Сара ощущала, с каким трудом он держал голову прямо. Но через несколько секунд он уронил ее на грудь.
Только сейчас Сара сообразила, что она поднялась на борт «Септимуса» совершенно по иной причине. Но когда они с отцом приблизились к двуколке, вспомнила и испугалась. Лиза не выносит вида крови, уверяя всех, что ее тошнит. А в ее теперешнем состоянии… Сара вырвала руку и заторопилась вперед, собираясь убедить сестру, не смотреть на этот кошмар.
Но Сара все-таки опоздала. Когда она добралась до двуколки, матросы усаживали каторжника на повозку. Мужчина маячил прямо перед Лизой. Стоя возле Сары, девушка внезапно задрожала, увидев, как кровь сочится из множества ран, и мухи кружатся и копошатся в сгустках крови. Сара подоспела вовремя. Лиза закатила глаза, побледнела и, тихо застонав, покачнулась. Сара успела подхватить сестру, прежде, чем та упала в обморок.
Дорога от Ловеллы до Мельбурна и обратно занимала, обычно, три дня. На этот раз она показалась Саре необычно длинной. Лиза захворала и все время лежала на коленях у Сары, которой приходилось погонять пони. Жара казалась совершенно невыносимой, несмотря на то, что двуколку прикрывал большой зонтик. Из-под копыт Клеа поднимались облака пыли, оседавшей на каждый дюйм мокрой от пота кожи и влажной одежды. Позади волы тянули подводу, оставляя за собой огромные облака пыли. Избитый каторжник ничком лежал на повозке, пыль оседала на открытые раны. Сара не могла думать об этом без содрогания. Смешно надеяться, что остальные каторжники станут укрывать его или отгонять назойливых мух, слетевшихся на запах крови. Осужденным было не до мук товарища по несчастью, они проклинали поездку под палящим солнцем. Персиваль управлял упряжкой и чувствовал себя нисколько не лучше, чем все остальные. Только Эдвард, возглавлявший процессию верхом на лошади, не глотал пыль.
Вскоре дорога потянулась вдоль русла почти пересохшей реки Яра-яра. Недавно она была полноводной, а теперь среди растрескавшегося ила сочился узенький ручеек. Обычно дорогу заслоняли от солнца пышные кроны эвкалиптов. Но палящее солнце сожгло всю зелень, на ветвях кое-где шелестели останки почерневших скрюченных листьев. Та же участь постигла кроны ясеней и стройных буков. Их обнаженные ветви жалобно тянулись к небу. Толстые серые стволы камедных деревьев были иссушены, но вызывали не жалость, а тревогу и беспокойство. Если жара усилится, они просто вспыхнут. Многие местные пожары начинаются от самовозгорания камедных деревьев в засушливый сезон.
