Бадди нахмурился. Наверное, от громкой музыки он оглох.
Иерихон Кранч! Что за имечко? Точно сектант-проповедник Славный Амос!
Бегающие глазки Иерихона обшарили его всего.
— Вы актер?
— А в чем вы меня видели? — быстро спросил Бадди.
— Ни в чем. Я тоже актер.
— А-а! В чем снимались?
Иерихон быстро перечислил несколько известных телевизионных программ, потом облизнул губы и добавил:
— Но у меня намечается стоящая роль. И думаю, я ее получу.
— Какая роль? — спросил Бадди, сразу настораживаясь.»
Иерихон напустил на себя таинственный вид.
— Не могу сказать.
— Телевизионный сериал?
— Ничего подобного.
— Реклама?
— Не-а.
— Тогда что же?
— Фильм. Первоклассный. — — Телевизионный?
— Не-а. Настоящий.
— А название?
Иерихон сощурился.
— Так я тебе и сказал! Чтобы ты побежал пробоваться? Ничего не выйдет. Да и вообще контракт у меня на мази. Сучка, которая набирает актеров, вся просто исходит от нетерпения взять меня. — Он сильно осклабился. — Усек?
Да, Бадди усек. А жлоб не проговорится. Он вспомнил Ангель. Она даже и не думала его пилить. Просто заговорила в скверную минуту, когда за душой у него осталось всего сорок два доллара — и никакого способа раздобыть еще. Пособие по безработице? Нет уж! Справки, анкеты, бумажки всякие — это не для него. Так он всегда считал, не начинать же теперь! , — Мне пора, — сказал он, вставая. Пробрался сквозь толпу и вздохнул полной грудью, когда вышел на улицу.
Шелли вышла следом за ним.
— Подвезешь меня? — сказала она.
Он оглядел ее и решил, что она может оказаться полезной.
— Само собой. Моя машина дальше по улице.
Она зашагала рядом с ним. От нее слабо пахло потом и сильно пряными духами.
— Какие танцы ты исполняешь? — спросил он.
— Художественные, — ответила она.
— Стриптизерка?
— Одна из лучших.
— Скромности тебе не занимать.
— А иди ты! Я правда одна из лучших и горжусь этим.
Они подошли к машине, он сел за руль и открыл правую дверцу.
— А ты актер, — заявила она, усаживаясь поудобнее. — Я могла бы сразу догадаться.
— Один из лучших, — быстро сказал он.
Она рассмеялась.
— Да уж! Потому-то ты и ездишь на этой рухляди.
— Она довозит меня, куда требуется. Я за рекламой не гонюсь.
— Не по карману, а?
— Ничего, справлюсь.
Она вытащила из сумочки сигарету с марихуаной и закурила.
— Вот что я тебе скажу, — начала она и предложила ему затяжку, но он мотнул головой. Кому надо, чтобы полицейские остановили их в такой час? — Из тебя получится потрясающий стриптизе?. Тело блеск, и ты умеешь двигаться.
Он расхохотался.
— Ну ты даешь!
Она осталась серьезной.
— Что тут забавного? Платят хорошо, и мужчины занимаются этим теперь наравне с женщинами.
— Я актер. Я же тебе сказал.
— Чем это мешает тебе раздеваться и брать за это деньги?
— Ты, конечно, скажешь, что Сильвестр Сталлоне сделал карьеру этим способом?
— Вот именно. Или ты не читаешь скандальную хронику?
— Этим грязным газетенкам верить нельзя. Ну, а твой приятель Банч… Кранч… Стена Иерихонская. Он раздевается?
— В голом виде на него и задаром смотреть не станут. Сутулые плечи, кривые коленки, и в хлебной корзинке всего ничего.
Он подрабатывает как официант — на голливудских вечеринках.
Думает, так его откроют.
А, к черту! Бадди забрал у нее сигарету, глубоко затянулся и потом небрежно сказал:
— Вдруг да и открыли? С ним же вот-вот контракт заключат.
— Брось! Неужели ты поверил? Да если Йер подаст сандвич Джонни Карсону, он всех оповестит, что его вот-вот пригласят в» Вечернее шоу «.
— Значит, никакого фильма вообще нет?
— Он ходил представляться.
— Для какого фильма?
Она тихонько засмеялась.
— Хочешь подставить ему ножку?
Он осторожно загнал машину на стоянку, удобно расположенную против их дома.
— Мы живем в свободной стране.
— Тебе виднее.
— Так что это за фильм?
— Зайдем ко мне нюхнем. От снега у меня всегда память улучшается.
Он подумал об Ангель. Красивая. Невинная. Ждет его.
Потом он подумал о паршивых сорока двух долларах.
— Ладно. Почему бы и нет?
Джина Джермейн имела агента, менеджера, секретаря, гримера-художника, парикмахера, бухгалтера, советника по вкладам, преподавателя драматического искусства и двух бывших мужей, — и всех их надо было содержать. Все они в чем-то он нее зависели.
Ей было тридцать три года — двадцать девять для прессы. Блондинка — крашеная, а не естественная. Хорошенькая, с круглыми, чуть выпуклыми глазами, вздернутым носиком и людоедским ртом, полным острых, белых, безупречных зубов. На Западном побережье Америки были тысячи девушек таких же хорошеньких, как Джина Джермейн. Но вот тело превращало ее в нечто особенное. Длинные точеные ноги, поджарая задница, двадцатидюймовая талия и огромная грудь. Тридцать девять упругих пышных дюймов с большими бледно-шоколадными сосками.
Звездой Джину Джермейн сделали ее потрясающие груди. В девятнадцать лет она попала на страницы» Плейбоя «, и ее немедленно открыл Голливуд.» Сейчас же пошлите за ней!»— распорядились две главы кинокомпаний, три директора студий и четыре восхищенных агента. А она уже была там. Макси Шолто, ловкий деляга, умевший распознать пару сенсационных грудей с первого взгляда, опередил всех.» Позвольте, я буду представлять вас, — сказал он, включив на полную силу свою подлую улыбочку. — Позвольте мне сделать из вас звезду «.
Старомодные, но такие весомые слова сработали. Джина оставила довольно тихую карьеру манекенщицы в Хьюстоне и улетела с Макси в Лос-Анджелес, где он устраивал ей небольшие роли то там то сям. Ничего сенсационного. До того дня, когда она вошла в кабинет директора телестудии, села на стул с высокой спинкой напротив него и небрежно раздвинула длинные, точеные, сексуальные ноги, как втолковывал ей Макси.
Налитые кровью глаза директора полезли на лоб от возбуждения. На Джине Джермейн была белая мини-юбочка, а под ней — ничего. Ни колготок. Ни трусиков. Ничего.
