«Мама говорила, детективше зачем-то нужно было знать точное время моего прихода домой тринадцатого числа. Кажется, она меня подозревает. Но где улики? Что она может найти — отпечатки пальцев? Ох-ох-ох, как мы напуганы!»
Я разозлилась. Да она, оказывается, циник, эта малолетка!.. Стоп! Сохранять спокойствие, Татьяна Александровна! Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Конечно, вам, Танечка, придется нелегко в ближайшие дни: глупо думать, что Ксения при первой же беседе с глазу на глаз зальет слезами раскаяния ваше выходное платье.
Так, что же мы на данный момент имеем? Пару-тройку компрометирующих фраз — и все. «Я не хотела его смерти», «где улики», «что она может найти», «как мы напуганы»… (Последнее высказывание, конечно, не более чем глупейшая бравада.) Обвинения на них не построишь.
А ведь Королева-младшая права: я сама не далее как сегодня утром ныла — в шутку, правда, — что дело никак не продвигается: одни бесполезные встречи и беседы по телефону.
Не отвлекайся, Татьяна.
Что же нам делать с Ксенией? Где в этой тетрадке бледная моль умудрилась увидеть «все-все про убийство»? Может, стоит еще раз перечитать внимательнее?
На чем мы остановились? А, вот: «…мы напуганы!» Продолжим. «Против меня у нее ничего нет — разве что домыслы. (Это верно.)
Ох, до чего же тошно! Устала я от дурацкого двойного положения и безысходности. Тот скандал тринадцатого вечером никому не был нужен. Все равно ни Риту, ни девчонок Виктор не бросил бы. Посмотри правде в глаза, идиотка: ты ему смертельно надоела.
Ха, а ведь я сказала детективше, что после встречи с Марго на проспекте отправилась прямо домой. Любопытно, она поверила? Эй, леди в деловом костюме с мини-юбкой, ты поверила?»
Как же, как же, непременно, грубиянка ты моя!
Я перевернула несколько страниц.
«…Сижу я, значит, пишу всю эту ерундистику, а она потом возьмет и прочитает, детективша… (далее следует очень сочный, но не очень меткий эпитет)».
Неприязнь к наглой девице мгновенно превратилась в тихое бешенство.
«…Рита в шоке. Странно: я думала, что буду испытывать те же чувства, что и она, но для меня все прошло легче, спокойнее. На похоронах Марго то и дело — в самое неподходящее время (можно подумать, она его выбирала, это время) — теряла сознание; я же, по-моему, держалась стойко. А ведь я так его люблю! Витя, Витенька!..»
И вновь — бессмысленные «слезные» фразы, читать которые нет никакой охоты.
Экзальтированная особа. И выражения-то какие подбирает: «я хотела, чтоб он был счастлив», «все рухнуло», «а помнишь, любимый»… Удивительно знакомая манера изложения. Где-то подобное я уже читала. Наверное, Ксения любит классиков.
Хм, желтые цветы, вода, любовь до гроба… Создается впечатление, что эта девица попросту издевается надо мной, будучи уверенной, что ей все сойдет с рук. (Ничего подобного, милая дамочка.) Очень уж просто получается: дневник в незапертом ящике письменного стола (а ведь Ксения отлично знает, что моль бледная любопытна до неприличия); сентиментальные ахи и охи; «воспоминания», едва ли не дословно содранные у Гончарова… и великолепно-нахальное: «Сижу я… пишу… а она потом возьмет и прочитает…» Ну, язва!
— «Ну, язва!» Слушай, Танька, а что ты, собственно, ругаешься? Если какой-нибудь человек чем-то похож на тебя, ты непроизвольно испытываешь к нему неприязнь. Бабенка умна, смазлива, с характером. Первое и последнее качества в женщинах тебе почему-то не нравятся. Глупо.
Да, Ксения вызывающе ведет себя. Но, может быть, только для того, чтобы как-то тебя задеть? Поразмышляй на досуге. Прислушайся к своему внутреннему голосу:
— И чем же я ей не приглянулась?
— Дура, посмотри на себя в зеркало.
— А что, славная девочка. Глаза зеленые, губки… ничего губки, бантиком. Приятная внешность… В общем, красивая, ухоженная женщина в самом расцвете…
— Чего?
— Лет. Сил. Энергии. Всего, не приставай с дурацкими вопросами.
— «Славная девочка», «губки бантиком»! Иными словами, смазливая бабенка.
— Ну, смазливая.
— С характером, конечно.
— Безусловно. И очень — слышишь, ты? — очень умна.
— Так из-за чего, сударыня, ваша персона вызывает у Ксении столь явную неприязнь?
— Ладно, сдаюсь.
А теперь помолчи. Я думать буду.
Нет, Татьяна, сдается мне, этот так называемый «дневник» — не вещественное доказательство, а всего лишь неудачная Ксюхина шутка. По всей видимости, сначала Королевой нужно было выговориться. Кому она могла поведать о своем чувстве? Не сестре же. Дневники, похоже, — не ее стиль. Ну не хватило у девчонки сил держать все в себе.
…А потом ей пришло в голову поиздеваться над «глупой детектившей», которая «ничего не расследует, а только спрашивает, спрашивает». И Ксения, кажется…
— Когда кажется, креститься надо, — опять вклинился внутренний голос.
— Не мешай. Ксения, кажется, решила, что и первые, искренние, страницы…
Как я здорово придумала: «искренние страницы». Ну прямо-таки филолог!
— Филолух ты.
— Отстань.
Так вот, первые страницы дневника я не должна была принимать всерьез. Бр-р, совсем запуталась.
Что ж, необходимо срочно переговорить с королевской любимицей. Прямых доказательств того, что уважаемого товарища Баргомистрова отправила на тот свет именно она, в этой писанине нет. Вполне возможно, как говаривал один мой знакомый, «в личностной беседе я добьюсь более существенных результатов».
Ох, до чего не хочется! Не нравится мне сия девица. Ну не нравится, и все тут!
— А ты ей?
— У нас взаимная неприязнь друг к другу.
— «Взаимная» и «друг к другу» суть одно и то же, «масло масляное», а ты их рядом поставила.
— Не умничай, пожалуйста.
17 часов 25 минут
Я все еще сижу — с дневником Ксении в руках, потухшей сигаретой в зубах и в тапочках на босу ногу. Шучу, конечно.
А если серьезно, то с «автографом» мадемуазель Королевой к памятнику на Театральной площади поедет один Миша. Я же займусь делом более важным, нежели свидание с невзрачной особой по имени Настя Белова.
Кстати, где мой возница? Его что-то не слышно на протяжении вот уже нескольких часов. Или я так задумалась, что перестала воспринимать какие бы то ни было «проявления внешнего мира» (или «внешние проявления мира»? Неважно).
Чем пахнет? В моем доме давно «не водились» такие запахи. Мясо. Жареное мясо. Со специями. И что-то еще, такое же вкусное.
Я распахнула дверь кухни и застыла на пороге: Миша в фартуке (откуда в моей квартире взялся фартук?) колдует над стоящими на плите кастрюльками и сковородками (неужели у меня столько посуды?), в которых что-то жарится-парится, шипит, булькает, а главное — пахнет так, что слюнки текут.
