Дусик под столом отжал ногу Павла и состроил ироническую гримасу.
— А в самом деле, Григорий Евсеевич, — настаивал и Павел, — если там такой Клондайк, почему бы не подключиться? И я, и Стас, и Эдик — все бы вошли в это дело. Мы не народ разве? Вот и пошло бы открытие Иванова на пользу простым россиянам. Я даже могу вам письменное, заверенное у нотариуса обещание дать, что не стану эту нефть за рубеж продавать. Только для России. Я не алчный человек.
Стариков видел, что Павел относится к его рассказу с некоторой долей иронического недоверия, но ответил серьезно и твердо:
— Вы, молодые люди, ставите меня в щекотливейшее положение. Если я сейчас открою тайну месторождения, то нарушу клятву, которую дал на могиле… моего друга. Я, собственно, уехал в Израиль, покинул друзей, землю меня родившую, только потому, что сограждане мои изменились, стали беспринципными. Я не мог без душевной боли наблюдать, как растворялась в воздухе нравственность, чистота. Вот почему я оставил свою Родину и сейчас испытываю душевные мытарства… А вы мне предлагаете сделку с совестью. Тогда зачем все эти жертвы, которые я принес? Алчность и равнодушие к последствиям — серьезные пороки. Их гнушайтесь!.. В общем, хватит об этом. Я знаю, молодые люди, что вам не интересна эта тема. Простите стареющего сентиментала… Лучше расскажите, чем вы занимаетесь, молодой человек.
— Как раз нефтью, — рассмеялся Павел. — Но не океан у нас, а озеро. Скоро закончится. Вот тогда и приду к вам.
Теперь и Стариков рассмеялся, чтобы отойти от темы.
Так и посчитал бы Павел этот мимолетный разговор фантазиями стареющего чудака, если бы дней через пять-шесть не выскочила эта тема.
Как обычно, ужиная, он просматривал блок новостей. Из телевизора текла монотонная болтовня, а Павел прилаживал на вилку гарнир и вдруг встрепенулся. Что-то в равнодушно пропускаемом им рокоте телевизора насторожило. Что? Так и замер с повисшими вилкой и ножом и чуть приоткрытым ртом. На экране крупным планом неопрятный мужичок, очевидный выпивоха, жаловался на жизнь:
— Вот уже, почитай, лет десять нет нам здесь работы. Крутимся, кто как может. Земля у нас не родит, заводов и фабрик нет, а государство никак не помогает. Вон, Михалыч, хотел свиней разводить. Ага. А государство кормами не помогает. А на рынке покупать корм — себе дороже. Так и провалилась задумка со свиньями. Ага… Вот, лет восемь назад геологи здесь были. Так они баяли, что нефти здесь — океан. Под нами прямо. Мы и купились на это, губешку раскатали. А оно — вон как вышло: оказалось, нет нефти никакой. Прикупил нас тот геолог. И вот вы скажите, как нам здесь жить? Мы то надеялись, что нефть нашли, значит, завод будет, рабочие места. Ага. А теперь что? Руки-то уже истосковались по труду.
Не мог понять Павел, что же так заинтересовало его. Он досадливо поморщился и наклонился к тарелке.
— С вами в забытом всеми Лозовом был корреспондент Сурин.
«Лозовое!» — вот то слово, которое так смутило и напрягло Павла.
Лозовое… Может, не фантазировал дядя Гриша? Хотя как можно держать такую информацию и не поделиться хотя бы с сыном?! Или… Да нет… Давно бы уже наварился сам… А может…? Хотя…
От этих сомнений сразу пропал аппетит.
На следующий день Павел отправился в архив Министерства геологии.
Архив разместили в убогом строении. Пожилая женщина встретила Павла с исключительным радушием. Видно, редко заглядывали люди в эту нору. А когда Павел сунул ей в кармашек пятьдесят долларов, готова была отдать ему весь архив.
— Вот… Главный геолог… Платунов Виктор Павлович. Вот открытые им месторождения… все это здесь. Я, знаете ли, раньше в министерстве была старшим инспектором отдела. Это сейчас… — она махнула рукой и продолжила свой рассказ о Платунове: — Мне посчастливилось работать с Виктор Палычем. Чудесный был человек — порядочный, кристальной души. И умер, вернее погиб так нелепо: из командировки возвращался — они в Бийске были в командировке.
— Как в Бийске? Вы не путаете?
— Если я спутаю, то документы меня исправят, — спокойно возразила женщина и, послюнявив палец, перелистала несколько страниц. — Вот, пожалуйста: командирован на семьдесят дней в Бийск.
Павел разочарованно откинулся на спинку ветхого кресла, когда женщина вдруг тревожно свела брови:
— Погодите, я, кажется, вспомнила. Он однажды позвонил в отдел. Какой-то запрос делал. Я как раз трубочку взяла. А там телефонистка говорит: сейчас будете разговаривать… Но назвала не Бийск, а какой-то другой населенный пункт. Я уже не помню, да это и не важно… Может, Виктор Палыч по делам в том городе был.
— Вы мне не подскажете, семья этого Платунова живет в Москве?
— Конечно. И жена, и сын его — здесь они, в Москве. В нашем доме. У нас же дом ведомственный. Правда, нынче люди все больше продавать…
— Да, понимаю, — поспешно заговорил Павел, испытывая азарт охотника. — Вы не могли бы адрес мне дать?
…Павел сидел в уютной комнате, сохранившей интерьер 60-х годов: фотографии на стенах, большая настольная лампа с красным абажуром, громоздкий письменный стол. Под стать обстановке была и хозяйка — Светлана Васильевна Платунова, чистенькая, интеллигентная старушка:
— Значит, собираетесь очерк создать о Викторе Павловиче? А, простите мне мое любопытство: в связи с чем? Что или кто побудил вас?
— Стариков Григорий Евсеевич.
— О, Григорий Евсеевич! Это снимает все вопросы. Это имя — пропуск ко всем документам Виктора.
Вдова вытащила из ящика стола большой ларец и поставила его перед Павлом. Сверху, отдельно упакованные, хранились ордена и медали:
— Это его награды. — Женщина застенчиво, как обиженная сирота, утерла слезы. — Когда кончилась советская власть, стали нефть из месторождений безоглядно продавать за границу, он так болезненно реагировал! Говорил: соотечественники в очередях за бензином стоят, а эти — он так правительство называл — запад обеспечивают. Ты, говорил, сначала свой народ обеспечь, а потом, лишнее — продавай… Вот тогда и перестал эти награды носить. Принципиальным он был… А это письма.
Потягивая вкусный чай, Павел читал последние письма. Конкретно об открытии в них не говорилось. Только где-то в самом конце: «…Эта экспедиция нерезультативная. Потому мне и жаль, что вот уже семьдесят шесть дней я вдали от тебя, моя дорогая! Семьдесят шесть бездарно проведенных дней. Но скоро мы закончим, я вернусь и закатим с тобой, родная моя девочка, пир горой! Надо радоваться жизни. Ведь жизнь — это прекрасная штука! Ну, родная, заканчиваю свою эпистолу. Надо на буровую! Не ждет время! Целую тебя крепко-крепко. Твой Виктор — Победитель».
Приподнятая тональность не согласовывалась с «нерезультативной экспедицией». Чувствовался скрываемый триумф. И вдова Платунова подтвердила эту догадку Павла.
— Удивительно, — мягко прошелестела она, заметив, что гость дочитал письмо. — Виктор Палыч был человеком эмоциональным. И такие воодушевленные письма писал только с успешных экспедиций… Тех, которые венчались открытиями. А месторождение, с которого он это письмо прислал, — оно же по его прогнозам должно было быть плодотворным. А получалось — разочарование. Но он не впал в уныние! Впервые за все годы нашей жизни! Знаете почему? Он почувствовал, что это его последнее письмо. Вот такой он был, мой дорогой Витюша. Он не только предчувствовал, уникально предчувствовал геологические открытия, но и свою гибель… Да, предчувственный был человек, Виктор Павлович! Равных ему не было в этом.
