— В чем дело, господа? Вы к кому… пришли?
— Вот, Арнольд Николаевич, вот они, — пожарник обиженно указал на Алексея, — сказали Веньке Спасскому, что автограф взять хотят, а сами драться полезли.
— Так вам автограф? — вальяжно спросил Арнольд Николаевич, обдав Алексея запахом дешевого вина.
— Автограф? — пророкотал из-за спины Алексея бас. — Я ему сейчас автограф на морде его сытой оставлю.
Рассвирепев, Лекс, как бурлак, потянул нависшую гроздь. Неизвестно, чем бы закончилась эта разборка, но в глубине коридора распахнулась дверь, и в проеме появился Рудик. Следом за ним угрюмо, как неотвратимая беда, шли трое «бычков».
— Что за шум без драки? — Вроде бы шутливо спросил Дикий, но никого к веселью не расположил. Ледяной взгляд Рудика, помноженный на сумрачных охранников, подействовал вразумляюще. Тиски, сжимавшие Алексея, сами по себе ослабли, циркачи поникли и отступили.
— Ну пробил? — скосив рот к Алексею, негромко спросил Рудик. И, поймав утвердительный кивок, сделал миролюбивое лицо: — Все, ребята, разбежались… Кругом-бегом! Ничья у нас. Кто здесь за туза бубей? Ты, что ли, дядя? — спросил у Арнольда. — Ну, че забуксовал? Ты главный?.. На, — он сунул ему в кармашек фрака купюру, но кармашек оказался фальшивым. Купюра, как опавший лист, мягко опустилась на пол.
— Все, пацаны, кто старое вспомнит — тому шнифт вон! Пошли, Лекс.
Алексей возражать не стал. Понял, что Рудик уже что-то придумал.
Они вышли в темноту улицы. Алексей повернулся, намереваясь выведать планы Рудика. Но Дикий — выразительным сигналом — палец прикусил — дал понять, чтобы Лекс пока помолчал. Знал Алексей эту блатную азбуку. И только в машине расшифровал Дикий свой план.
— Трогай, Женек, — ткнул пальцем в спину водилы. Вытащив рацию, распорядился: — Штырь, ты с Гендосом тормозите здесь, пасите этого пацаненка. Как возникнет, выдергивайте — и ко мне. Только смотри, товар не портить. Он мне нормальный нужен, без валетов. Все, жду… Поехали ко мне, Лекс. Они туда его пригласят.
…Паренька привезли только в два часа ночи. Он был бледен, дрожал и, судя по запаху, обмочился.
— Что так долго телились? — спросил Рудик, оценивающе разглядывая подростка. — Не могли раньше слепить?
— Не могли, Дикий. Ты же запретил буром переть. Мы его шепотом взяли. С поезда.
— С поезда? — Дикий до этого выпил рюмку коньяку и держал лимон на закуску, но так и забыл закусить. — С какого поезда?
— Они его срочно отправили в… — Штырь усмешливо заглянул в железнодорожный билет, — …в Усть-Катав.
— Откуда такие погремухи городам выбирают? — возмутился Рудик, обращаясь к Алексею. Ожидал солидарности. А Лекс с взволнованным вниманием вглядывался в своего незадачливого палача… Нет, скорее, — в неудачливого. Дело-то свое он выполнил на пятерку. Мастерски выполнил!.. Смотрите-ка, вот такой недомерок мог враз разрушить жизнь. Даже не одну: и Влада, и дети тоже бы пострадали! Вот курва! Родители мои старались: растили, кормили, одевали, опекали, лелеяли… образование дали. И сам я упирался — школу посещал, музыке учился, в секции, как папа Карло до седьмого пота дрочился… Все это в трудах, с риском, с натугой. А этот — один зигзаг на велике сделал — и чуть было не накрыл пилоткой все усилия!
— Сколько тебе заплатили? — Лицо Алексея было перекошено гневом.
— Не скажет он тебе, Леха, в несознанку пойдет, — рассмеялся Рудик, морщась от дольки лимона.
— Не пойдет он в несознанку, — застенчиво вставился в разговор Штырь, держащий мальчугана за плечи. — Он уже по дороге раскололся… Мы с Гендосом решили: что время терять? Мы же его семьдесят километров вели. С ним до Губино двое дурбасов ехали. У одного — власть на боку: я портупею под мышкой у него просек… А в Губино они успокоились и вышли: решили, видно, что чист горизонт до… — он снова глянул в билет, — до Усть-Катава… Ну и вот: пока мы обратно ехали, решили у пацана про житье-бытье узнать. А он пацан золотой оказался. Ему даже банки ставить не пришлось. С ходу полный расклад дал, без восьмерок. Его на Алексея Юрьевича скорей всего Хохол надрочил — много на него набоек. Словечки разные, наколку на клешне и шрам над бровью — все прокоцал Венька. Конкретно, золотой он пацан! Так что, Хохол это.
— Хохол, говоришь, — с невеселой, но и одновременно торжествующей ухмылкой пробурчал Дикий. — Я же говорил тебе, Леха, что это Фауст. Свинью, сколько не отмывай, она в лужу попрется… Да, Павлушка, стал ты мне уже поперек горла. Костью…
— Так сколько тебе заплатили за твою… работу? — не унимался Алексей.
— Пять тысяч… — промямлили белые губы.
— Долларов?
— Пять тысяч рублей! Рублей! Я их отдам. Честное слово!
— Ах ты… сучонок! За сто пятьдесят долларов человеческую жизнь оборвать мог!
— Какую жизнь?! — искренне взмолился мальчуган. — Я никого убивать не собирался. Он сказал, что это маячок. Что вы… с его женой… ну… Что он за вами следить будет, когда вы его жену повезете? Извините меня, дядя! Я бабки отдам. Я больше никогда не буду так делать. Я даже на велосипед больше не сяду… Клянусь вам. — Он рыдал и поочередно смотрел на Алексея, на Дикого, гадая, кто из них — вершитель судьбы.
— Ладно, пацан, не ведись. Мы же не звери. Не съедим. Иди пока с дядей в ту комнату, попрыгай там. А утром мы тебя отправим… Утро вечера мудренее.
Пребывая в глубочайшем сомнении, мальчик подчинился и вышел с Гендосом. А Рудик, опрокинув рюмку в необъятную пасть, снова сморщился от лимона:
— Ну что будем делать с Фаустом? А, Алеха? Что замер?
— Ты с пацаном что решил? — подозрительно вглядывался Алексей в Дикого. Поначалу большой гнев клокотал в нем на стервеца, но, выяснив, что использовали его вслепую, что не знал мальчуган, какой «маячок» он приклеивал к днищу машины, сник гнев. Вернее, адрес сменил на этих незнакомых пока Фауста и Хохла. — Надо бы отпустить пацана.
— Да ты что, офонарел? Он же нас всех сфотографировал! Это он здесь овечкой прикинулся, а как придет с ментами, так увидишь его оскал! Ты в его кружева с маячком поверил? Да это он бабочку крутанул, чтобы с прожарки соскочить… Наивный ты, Алеха, быть тебе в… проигравших. Пожалела кура лису!
— Да не в этом дело, — смутился Алексей. — Не пожалел я его, а… Короче, не знал же пацан, что это бомбочка!
— Не знала кошка, чье мясо съела, — хихикнул Рудик. — Эти нынешние молоднячки, — они, курвы, ушлые. Еще и пятнашка не трахнула, а ему уже пробы ставить некуда. Этот Веня — он, видно, не только на велике, он и по жизни гонщик.
— Ты не прав, Рудик! Сразу видно — лох он. Несмышленый. Не врет он: разве согласился бы на сто пятьдесят долларов, если бы знал, что это бомба?
— А ты и в пятихатку поверил? Ну ты даешь, Алексей! Он тебе что не впрудит, — ты все хаваешь! А наколку у него на пальце не надыбал? А наколочка эта означает, что парень уже чалился. Ходка у него в малолетку. А ты его за ягненка держишь, — и, видя, что Алексей намерен возразить, жестко оградился рукой: — Все, братуха! Кончай кобылу искать! А что и как — это уже мои подробности. И вообще, детское время кончилось. Спать пора. Ты у меня кости бросишь или…
