— Запись не может быть…
— Знаю, — легко перебил его Эльдар, но Удав даже не возмутился. — Я для того тебе… вам дал послушать, чтобы вы поняли: это мастырка. От вас надо, чтобы назначили перерасследование. И чтобы, — Эльдар ужесточил интонацию и взгляд, наставив на Удава мизинец с перстнем, — чтобы на дело поставили особняка из Генпрокуратуры. Все, больше ничего не надо. Это моя маленькая просьба… — сказал и еле упрятал усмешку.
«Просьба», продиктованная как вердикт! Удав помялся для сохранения лица, пожал прямыми плечами и согласно кивнул:
— По всему видно, что дело нечистое. Оборотни в правоохранительных органах. За этот материал — спасибо. Я немедленно приму меры. Если это все — я пойду. — Тон его был деловым, а глаза смотрели на Эльдара просительно, заискивающе.
В тот же день по ходатайству генпрокурора было назначено доследование. И поручено это было специальной бригаде, возглавлял которую следователь по особо важным делам Генпрокуратуры.
* * *
Бригада рыла основательно и сосредоточенно. Следователь Рашит Валитович Хамзин был работником дотошным, обстоятельным и вдумчивым. На провокации подследственных реагировал хладнокровно. Бесчувственно игнорировал, а при случае использовал эти взрывы эмоций «в мирных целях», как говаривал он. То есть в интересах следствия. Звонков сверху не признавал, никаких сторонних коррекций не учитывал. Если ему поручалось дело, он вгрызался в него бультерьером и никто уже не в состоянии был вырвать это дело из его законоохранительного ухвата. Хамзин был верным слугой закона.
Уже по первогляду понял Рашит Валитович, что не трудно будет «эксгумировать» это дело. Его предшественники работали с такой разухабистостью, с такой бесшабашной удалью, что оставалось только досадливо изумляться. Следствие было проведено с вопиющими, непростительными даже дилетантам, нарушениями. Воспитаннику советской школы Хамзину было трудно поверить, что так беспечно проведены следственные действия по убийству! Вот до чего довела вседозволенность! Нет уже того жесткого и неотвратимого спроса за судьбоносные ошибки. Так, пожурят, погрозят пальчиком, как набедокурившему недорослю… Эх!
Человек неторопливый, он проверял, пересчитывал, перемерял… Чтобы ошибочки не вышло. Чтобы даже опосредованный виновник понес наказание. А уж невинного — этого обязательно обелить, да еще и пылинки сдуть, чтобы пятнышка порочащего не осталось. Вот так!
Резюме оказалось катастрофой для целого десятка должностных лиц. Угодил под следствие обвиненный в убийстве участковый Сакин. Посмертно получил свое обвинение майор Мишин. Был изгнан из органов Харисов — без надежд на пенсию и с «волчьим билетом». Его брата — чиновника уволили за служебное несоответствие. Добралась было рука и до чистюли-министра. Но повестка в прокуратуру обострила диабет. И вместо прокурора им временно занимался врач.
Следствие это вызвало большой ажиотаж в обществе. Люди ликовали: наконец наступил предел беззаконию. Наконец стали наказывать и неприкасаемых! Ликовал народ, радовался, думая, что это новая волна. Что коренным образом изменилась ситуация.
Эх, наивные! Никакого изменения. Это так, одноактный балет. Разовый шприц. И не изменилась ситуация. Просто Эльдар сказал.
* * *
— Фауст, ты срочно нужен! — Венер был очень встревожен, даже паниковал.
Павел вылетел в Казань. Теперь они встретились конспиративно. За весь вечер безудержный весельчак Венер даже не улыбнулся.
— Если его допросят — он все выложит. Все вчистую! И меня назовет, и тебя. — Глаза Венера суетились. Он периодически перебирал плечами. — Надо что-то сделать, чтобы он не попал на следствие.
— А в чем проблема? — спокойно уточнял Павел. — Надо дать бабки — дам!
— Нет, следователь не возьмет… Этот не берет, — смущенно добавил Венер. Вспомнил, как недавно еще утверждал, что берут все.
— Так что надо сделать? — возбуждался Павел уклончивостью Венера. — Говори прямо.
Венер опрокинул в рот стакан, сделал паузу:
— Короче говоря, надо, чтобы он из больницы не вышел. У него диабет… Всякое может случиться.
— Понятно… — обреченно усмехнулся Павел. — Сколько?
— Наверное, пять… Да, пять штук хватит.
— Делов-то! Я прямо сейчас их дам. А вопрос решится?
— Решится, Фауст… Можешь не сомневаться.
Врач центральной больницы, в которой приходил в себя чистюля-министр, стал было докладывать, что состояние стабилизируется и…
— Подождите… Может так случится, что состояние вдруг резко ухудшится? Ну вдруг он умрет? От комы, что ли? — Весельчак Венер сурово посмотрел в ясные голубые глаза доктора и со значением подмигнул. Без улыбки. Строго.
Неторопливо достал пакет и опустил его в карман девственно белого халата.
— Там пять. Пять тысяч долларов… Хватит?
— Хватит, — улыбнулся врач, обнажив ровные мелкие, как у хищника, зубы.
Вот так: чтобы отобрать лицензию на клочок земли, понадобилось пятьдесят тысяч. А отобрать лицензию на жизнь человека — в десять раз меньше. Какая нездоровая арифметика! И прав, сто раз прав Венер: больная кровь у России. Сепсис поразил. Если из-за участочка земли пролилось столько крови.
Кстати, затейщики этого дела — Паустовский и Бравин — к этому клочку земли уже охладели. И к самой земле, и к затее с нефтью. Но не охладилась взаимная неприязнь. Перерастала в ненависть.
Часть третья
Лакримозо
Генрих завел Владу в VIP-зал. С досадой посмотрел на табло:
— Вылет задерживают. До отлета еще полтора часа. Взять тебе что-нибудь в баре?
— Нет, Геник, не беспокойся… Ты иди. Я как раз хотела почитать, вот и возможность появилась. Иди.
Для виду пококетничав, Генрих дал себя уговорить:
— Ладно, раз ты настаиваешь… Только Лексу скажешь, что я был с тобой до самой посадки.
— Конечно, Геник! — Влада добродушно рассмеялась. Сегодня ее радовало все. И никто не смог бы омрачить предчувствия скорой встречи.
В этом настроении и застал ее Фауст, сидящий за колонной в этом же зале. Он уже час ожидал Владу. А увидев рядом с ней Генриха, стал бормотать молитвы. Неловкие, путаные мольбы атеиста достигли ушей Бога.
Дождавшись, пока Генрих покинул здание, Фауст возник перед Владой. Неслышно, неприметно: словно выткался из воздуха.
Влада вздрогнула и подняла глаза. Нет, даже этот навязчивый Паустовский не в состоянии разрушить ее счастливого благодушия. Она улыбнулась той самой улыбкой Джоконды, которая ровным счетом ничего не говорила. Ее можно было истолковать как приветствие, как приглашение, как насмешку… Влада смотрела на Павла, а ему казалось, что смотрит она сквозь него. Как не видим мы стекол очков, сквозь которые смотрим.
Но он не смутился, не стушевался. Фауст давно уже перестал придавать значение символам. Его самоуверенность была не апломбом, а спокойной уверенностью в себе.
