Начлагеря места от досады не находил. Во-первых, осведомитель ценный пропал, А во-вторых, такая прилюдная казнь надолго лишит его возможности сблатовать агента из зэков.
Как ни шерстили эту уголовную сволочь, но исполнителей не нашли. Были у кума еще стукачи, кроме Яшки. Но и они онемели. То ли в самом деле не знали, то ли свежак висящий лишил охоты стучать. И тогда кум ухватился за самый надежный конец: казнь совершена по всем законам этой уголовной швали. Значит, была правокачка, значит, был приговор. А приговор может дать только Бура. Вот Буру он и дернул.
…В камеру Бураков вернулся только через шесть часов. Все эти долгие часы Росомаха сидел в оцепенении. За это время краснобай ни слова не вымолвил. Только думал, думал… И страдал. «Это ж надо, на такую корягу напороться!.. Куда Буру дергали? Если на допрос, — это одно. А если на свиданку?! Ему же только имя Росомахи шепнуть..! Уй, бля! Его же шепот на все зоны слышен! Иди потом ищи пятый угол!.. Хорошо, если на допрос… Надо же, так попасть! Все б ничего, но выскочило это слово: про парашу. И кого к параше подсаживал?! Буру!!! Э-эх! Попал ты, Сенька! Не простит Бура, ох, не простит! Какая же жизнь поганая штука!» — Росомаха судорожно вздохнул и посмотрел белыми глазами на Буру.
Но тот даже не обратил внимания на Сеньку. Все той же шаркающей походкой, усталый и молчаливый прошел к своему месту. Мимо Росомахи прошел как мимо грязи. К пайке, оставленной ему на подоконнике, даже не притронулся. Только взял кружку с «чаем», внимательно оглядел ее и сделал два-три неспешных глотка. Алексей даже почувствовал, как остывшая влага протекла сквозь пересохшую глотку. А Бура лег, закинул руку за голову и уставился в потолок. Немного погодя, посмотрел на Алексея и постучал по полати рядом:
— Приземляйся, сынок.
Алексей растерянно посмотрел на указанную ему лежанку: там мирно похрапывал лысый кореец.
— Ты, кудрявый, — вдруг послышался угодливый голос Росомахи, — не понял, че ли? Ну-ка, подвинься. Дай человеку кости бросить. — Сенька схватил за руку ничего не понимающего корейца и стащил его с нар. И уже Алексею: — Давай, братишка, отдыхай с чувством.
Бура игнорировал все эти угодничества Росомахи. Он и в самом деле не замечал его. Как ни странно, он даже не отреагировал на «приглашение к параше». Слишком мелким, слишком суетным оказалось все это. Сейчас после утомительного, а при его состоянии — мучительного допроса он вдруг почувствовал, какой пустой и никчемной была вся его жизнь! Эти, совершаемые с серьезными рожами, ритуалы. Эти пустые запреты. Эти придирки к слову: «ты отвечаешь?» «Ты сможешь обосновать?!» Тьфу ты! Какая мелюзговая суета! А он, уже старый человек, что за свою жизнь сделал? Детей нет, ну и внуков, конечно. Дома не имеет. Всю жизнь по казенным квартирам: то зона, то ломбард. Он завистливо посмотрел на прилегшего рядом парня. Того, который место ему уступил. Красавец, богатырь. Прямо дышит здоровьем и энергией.
— Как зовут тебя, сынок?
— Алексей…
— Взаимно, — печально пошутил Бура.
— Не понял, — Алексей приподнялся на локте.
— Я говорю, взаимно. То есть меня тоже Алексеем зовут.
— А, очень приятно, — рассмеялся Бравин.
— Ты, Алешка, этих трекал не слушай… То, что лепят они тебе про «жьизьнь подлую щтуку». Не верь. Жизнь — вещь хорошая. Только надо ее полной грудью вдыхать. На воле. Ни хрена хорошего нет в лагерной жизни… Вот ты здесь пассажир случайный, даст Бог, вывернешься. И держись подальше от этой жизни. Не твое это… Твое дело — работать, хорошо отдыхать, сладко есть-спать и девчат трахать. А все это только на вольняшке есть. А здесь — отдых на деревяшке, пока клопы не сожрут, есть-пить сам видишь: не «Прага», не «Арагви». А трахнуть можешь только Петю… Или Дуньку Кулакову погонять… — Он снова рассмеялся, как прокашлялся. — Хорошее у тебя имя: Алексей.
— Так… у вас же… такое же!
— Не… у меня не такое. Меня Бурой зовут… Не имя украшает человека, а — наоборот. Вот и не надо, чтобы твое красивое имя заменяли какой-нибудь кликухой. Ты же человек. Не собака ведь!
А Росомаха вслушивался в этот мерный рокот с затаенным страхом… «Не простил, козел старый! Вон как передразнивал: «жьизьнь — подлая щтука»… Куда же от него слинять? Он же везде найдет! Теперь точняк накладку нашьет, петухом объявит, а где на зоне пятый угол найдешь?.. Не найдешь! Точняк фотографию по зонам разошлет! Эх, мать вашу! Угораздило же меня так спалиться! Как же с этой прожарки соскочить?.. А вот как: угрохать его надо!.. — Он окинул паникующим взглядом притихших сокамерников. — Эти все рогатые, не въедут… Не поймут, че почем… И этот тоже, — посмотрел на Алексея, — без очков видно, че брус он нетесаный, олень… Да, точно! На темную надо идти. — В очередной раз дробно вздохнув, Росомаха потрогал жесткую, как валенок, подушку. Залежаная, утрамбованная сотнями голов, она давно перестала служить подголовьем. Зато для целей Росомахи. Подушечка в самый раз. Отличная затычка для Буры. Он — мужичонка хилый, кочевряжиться долго не сможет… Все, решено!»
…Алексей никак не мог уснуть. Во-первых, обида была на ментов: взяли его несправедливо, даже не позволили в больнице остаться. Как будто он опасный преступник… «Ничего, вот сделают очную ставку — те, из бара, никуда не денутся: признаются. И свидетели были!.. А еще рана эта: вроде не болит, а как-то нудно беспокоит. И лежать привычно не дает… Хотя как привычно лежать на жестких нарах? Под эти хрипы, пердеж, стоны… А Влада — какая чудная девчонка! Эх, как выскочу, в кровь разобьюсь, но найду ее! Обязательно! А она, кажется, не прочь, чтобы я ее нашел». Алексей глупо хихикнул. И широко улыбнулся в полумраке камеры. Воспоминания о Владе сразу отодвинули в сторону мерзкие реалии. Она — яркая, воздушная и чистая — заполнила его сознание. Стянуло истомой низ живота, хотелось вытянуться, изогнуться…
«А здесь только Дуньку Кулакову гонять сможешь», — вспомнились слова Буры, и Алексей снова хихикнул. Только сейчас понял он, что имел в виду старый зэк. Ну до этого, конечно, дело не дойдет. Завтра, послезавтра все выяснится и — прощайте нары со всеми этими Дуньками, Петьками, Росомахами…
Он думал о всякой чепухе, погружался в короткий, неспокойный сон, снова пробуждался. Сон оказался поверхностным и призрачным. Словно тюлевый лоскут на ветру, он ускользал, а Алексей пытался за него ухватиться, но тот лишь осенял его короткой бледной тенью и снова возвращал в реальность: холодную, мрачную, тревожную.
Какая-то тень двигалась в его сторону. Алексей не мог сообразить: это сон или явь? Тряхнул головой. Тень оформилась в фигуру: человек осторожно приближался, держа перед собой поднос… Хотя нет, это подушка… А несет ее Росомаха. — Он что, вторую подушку Буре хочет…
Росомаха с большой осторожностью приблизился к Буре, нагнулся и…
Алексей соскочил с лежанки и с силой дернул Росомаху на себя.
— Отпусти его, Алеша, — послышался спокойный и совсем не сонный голос Буры. — Не видишь, что это Матросов? Сам на каракалыгу лезет. — Даже сумрак не скрыл насмешливого презрения во взгляде старого зэка.
