— Ты занятой человек.
— Очень занятой. Кроме того, было не так уж весело приезжать в старый дом, когда в нем не было тебя, — заявил он, подставляя свое загорелое лицо лучам полуденного солнца.
— Ты преувеличиваешь.
— Это правда, — произнес Джонни, подняв правую руку, будто давая торжественную клятву.
Шайлер все еще была настроена скептически.
— Ты просто жалеешь меня — ведь ты отлично знаешь, что я была по уши влюблена в тебя, когда мне было тринадцать, а тебе двадцать два.
Джонни улыбнулся — его зубы на фоне загорелого лица казались ослепительно белыми — и стал еще более привлекательным, если это только было возможно.
— Ты была очень славной малышкой, Шайлер, но я думаю, что семья не одобрила бы меня, если бы я занялся растлением малолетних. Меня просто выставили бы за порог.
Она улыбнулась. А затем призналась:
— Когда я была маленькой, я побаивалась этого дома.
Он пристально посмотрел на нее поверх очков:
— Правда?
— Правда.
— Почему?
— Порой он наводил на меня безотчетный ужас. — Это было все, что она смогла сказать.
Джонни несколько изменил направление разговора:
— Поэтому ты решила жить в Париже?
— Это одна из причин.
— Собираешься продавать дом?
Шайлер нахмурилась:
— Продавать?
Джонни выпрямил спину и стряхнул с рукава пиджака упавший листик. За несколько дней общения с ним Шайлер заметила, что на его одежде обычно не бывает ни морщинки. Его ботинки никогда не были грязными — они всегда были начищены до зеркального блеска. Ни одна прядь волос не покидала места, отведенного ей в его прическе. Короче говоря, его внешний вид был безупречен.
— Продать Грантвуд, — наконец уточнил он.
— Я еще не знаю, что я буду делать с Грантвудом. Сначала мне надо заняться другими делами.
Джонни махнул рукой в направлении дома.
— Твой юрист, кажется, слоняется где-то поблизости. Похоже, загородная жизнь кажется Баллинджеру слишком тихой и скучной. Он чувствует себя не в своей тарелке.
У Шайлер были свои соображения на этот счет, но она не собиралась обсуждать Трейса Баллинджера с кем бы то ни было, включая своего кузена.
— Трейсу тоже есть чем заняться.
Красавец мужчина, сидевший рядом с ней, нахмурился:
— А за этим ничего не стоит?
— А что за этим может стоять?
— Ты.
— Я?
Хмурый взгляд несколько искажал совершенные черты Джонатана Гранта.
— И с личной, и с профессиональной точки зрения ты представляешь большой денежный интерес для Трейса Баллинджера.
— Не думаю, что его интересуют деньги. По крайней мере не в том плане, на который та намекаешь.
— Не обманывай себя. Каждый имеет свою цену.
— Разве?
Джонни пояснил:
— Конечно, не всегда дело ограничивается деньгами. Для одних важен успех, для других — положение на социальной лестнице, для третьих — чувство собственного достоинства.
— В этом смысле действительно каждый имеет свою цену, как ты и утверждаешь, — допустила Шайлер.
Когда Джонни пускался в рассуждения, его слова казались вполне обоснованными.
— Интересно, какая цена у тебя, моя дорогая кузина? Может, чувство причастности?
— Причастности?
— Тебе нужно место, которое ты могла бы называть своим домом, — тихо произнес Джонни, подняв глаза на величественное сооружение.
Возможно, ее кузен глубже, чем это кажется. Возможно, он обладает чем-то большим, чем привлекательная внешность, которую Шайлер в задумчивости изучала.
А если так, то вполне можно предположить, что Трейса Баллинджера здесь держит не только завещание Коры, как она вначале думала.
Пока Шайлер сидела, греясь в лучах полуденного солнца и наслаждаясь ароматом цветов, разлитым в воздухе, ей пришла в голову мысль, что вообще-то ничто не является тем, чем кажется, и никто не соответствует нашему представлению о нем до конца.
Хотя, возможно, у нее опять разыгралось воображение, и она видит тайны и интриги там, где их нет.
И все же она поинтересовалась:
— Почему ты спрашиваешь меня о Трейсе Баллинджере?
— Я бы хотел больше знать о человеке, который так явно тебя занимает. — Его ухоженные брови сошлись у переносицы. — Которого ты, кажется, находишь весьма обаятельным.
Кровь прилила к лицу Шайлер.
— Между мистером Баллинджером и мной нет ничего, кроме чисто деловых отношений.
— Приятно слышать. — Мужчина, сидящий рядом с Шайлер на скамейке, снял солнечные очки и посмотрел ей прямо в глаза. — В конце лета тебе исполняется тридцать, да?
— Да.
— А мне скоро сорок. Пора бы определиться. Обзавестись семьей. Родить детей. — Джонни взял ее руку в свою и нежно провел по ней. — Теперь-то я соблазняю уже не маленькую девочку, верно?
Шайлер затаила дыхание.
— Верно.
Джонни расправил плечи и вдохнул воздуха. В следующий момент Шайлер уже почувствовала его руки вокруг своей талии — он прижал ее к себе.
А затем он поцеловал ее.
Она мечтала об этом, когда еще была девчонкой, пылко влюбленной в более взрослого и недосягаемого для нее мужчину. Она-то считала, что этой мечте, как и всем остальным, не суждено было сбыться.
Поцелуй Джонни был очень приятен, такой спокойный, почти невинный. Но она не почувствовала никакого волнения. Сердце не выпрыгивало из груди. Не потели ладони. Никакого ощущения опасности и — никакой страсти.
Переведя дух, ее кузен прошептал:
— Обещай, что ты об этом подумаешь, Шайлер. Подумаешь о нас. Это может дать нам обоим то, чего нам не хватает, то, что нам действительно нужно.
— Обещаю, — сказала она.
— Похоже, у вас появился соперник, мистер Баллинджер, — заметил Адам Коффин, отрывая взгляд от шахматной доски.
Трейс стиснул зубы и сделал вид, будто не понимает, о чем идет речь.
— Соперник?
Его противник мотнул головой в сторону окна, через которое была видна парочка, находящаяся в саду.
— Претендент на внимание мисс Грант.
Усилием воли Трейс заставил себя сохранять спокойствие.
— Не понимаю, о чем вы.
Однако ему не удалось ввести в заблуждение своего собеседника.
— Я говорю о вашем отношении к юной леди. Жалко, что нельзя промолчать.
