Он не услышал, как открылась дверь его спальни, только слабый свет газовой лампы, горевшей в коридоре, сказал ему, что кто-то вошел в комнату для гостей, в которой он всегда ночевал.
– Кто это? – прошептал он. Сердце его застучало в груди, словно били в барабан.
– Берти?
Голос был незнакомый, выговор – деревенский.
Чуть помедлив, он ответил:
– Да.
– Можно мне войти?
Он никак не мог понять, кому принадлежал этот девичий голос. И к тому же терялся, не зная, что сказать.
– Зачем?
Дрожащим голоском она призналась:
– Я… я боюсь грозы.
Он нырнул под одеяло, вдруг почувствовав каждый нерв в своем теле, от макушки до паха.
– Ну… Можешь войти, если хочешь.
По ворсистому персидскому ковру прошелестели легкие шаги босых ног, зашуршали простыни, матрас просел: девица скользнула к нему в постель.
Ему немного неловко было задавать ей такой вопрос, но он все-таки спросил:
– Кто ты?
– Дара, – прошептала она, придвигаясь к нему.
– Дара?
– Я работаю у твоей бабушки на кухне. Сегодня понадобилось больше прислуги, так что меня выбрали, чтобы подавать твой праздничный обед.
Теперь он ее вспомнил. Всякий раз, когда у него появлялась возможность, он наблюдал за ней. Обед длился больше часа – шесть перемен блюд. Она была невысокая и стройная, с необычной внешностью, какая-то экзотичная; наверное, корни ее – на каком-нибудь острове в южных морях. И грудь у нее оказалась необычно пышная. Ему вспомнилось, как он пытался представить себе, какого цвета у нее сиськи.
– Я тебя помню, – признался он, с трудом сглотнув. Он и надеялся, что она не сможет прочитать его мысли, и почти хотел, чтобы она это сделала.
Берти, наверное, следовало бы поинтересоваться, как Дара очутилась в таком отдалении от спален для прислуги, однако он этого не сделал. Он опасался, что если скажет что-то некстати, то она просто уйдет.
А этого, как он вдруг ясно понял, ему совершенно не хотелось.
– Сколько тебе лет? – спросил он.
– Почти восемнадцать. Наверное.
– А мне только тринадцать. – Знаю. Кухарка сказала.
Он не знал, о чем говорить. Сказал, что пришло в голову:
– Ты умеешь читать, Дара?
– Не-а. А хотелось бы быть ученой.
– А считать можешь?
Она повеселела:
– Угу. – И сразу же добавила: – Только, конечно, до десяти. – Она свернулась рядом с ним и положила руку ему на живот. Потом ее рука медленно сдвинулась ниже, и она захихикала: – А ты очень большой мальчик для своих лет.
Берти обнаружил, что не может дышать.
Дара вдруг отбросила в сторону одеяло и поднялась над ним. Задрав рубашку, девица бесцеремонно опустила свою попу ему на живот, упираясь коленями в кровать по обе стороны его тела.
Протянув руку, она нежно прикоснулась к его лицу.
– Ты мне поможешь, правда, Берти, милый?
Он чуть кивнул.
– Ну, мне нужны честные ответы, – промурлыкала потаскушка, склоняясь над ним в полутьме. – Не надо говорить неправду только для того, чтобы сделать мне приятное.
– Не буду, – хрипло отозвался он.
Почему-то это заставило ее засмеяться.
– Обещаешь?
– Обещаю.
– Святой истинный крест?
Берти кивнул и молча перекрестил свое сердце.
Пышнотелая девица надула губки и томно протянула:
– По-твоему, у меня слишком большие груди?
Он покачал головой и сумел произнести:
– Н-нет.
– Правда-правда?
– Правда-правда.
– Не врешь?
– Не вру.
– Клянешься?
Берти кивнул. Он с чистой совестью мог в этом поклясться. Он был совершенно уверен в том, что это правда.
– Может, тебе надо получше их рассмотреть, прежде чем станешь клясться, Берти. – С этими словами Дара подняла свои смуглые руки и одним быстрым движением сняла через голову рубашку. Не колеблясь ни секунды, она бросила ее на пол. – Ну, что теперь скажешь?
Берти решил, что ничего прекраснее он в жизни не видел.
Груди у Дары оказались округлые и пышные, какими он их себе и представлял. Соски у нее сморщились, словно она побывала на холоде или терла их куском грубой мешковины. Они были красновато-коричневые, как спелые ягоды. Он подумал, что они выглядят ужасно аппетитными.
Ему страшно хотелось попробовать ее на вкус, прикоснуться к ней.
Дара прочла его мысли.
Она наклонилась и прошептала ему на ухо, проводя кончиком языка по мочке:
– Можешь трогать меня, если хочешь, Берти.
Поначалу он оробел, но все-таки протянул руку и опасливо прикоснулся к ее соску одним пальцем. А потом он накрыл ее грудь ладонью и неловко стиснул.
Она наклонилась ниже, пока ее темные соски не оказались у самых его губ.
– Можешь взять меня в рот, если хочешь, Берти.
У него потекли слюни.
– Правда?
– Конечно, правда. – Она засмеялась, и ее тихий гортанный смех показался ему настоящей музыкой. – Давай я тебя научу. Расслабься и приоткрой рот немного шире. Вот так. – Она вложила ему в рот одну твердую коричневую ягоду соска. – Можешь легонько покусывать, пока не разберешься, что к чему. А тогда мы попробуем всякие разные штуки.
Вскоре Берти уже пробовал все ее тело руками, губами и языком. Она называла его способным учеником и время от времени хрипловато постанывала. От этого глухого звука у него по спине бежали мурашки.
Прежде он в ночной темноте трогал себя, но когда Дара приникла губами к его затвердевшей плоти и начала сосать, он хрипло вскрикнул и впервые испытал острое блаженство.
Девица спокойно облизалась, приникла к его губам в мускусном поцелуе, а потом начала сначала.
Да, тот день рождения оказался чертовски хорошим!
Лучшего подарка ко дню рождения он никогда не получал, думал Хилберт Уинтерз, попивая свой портвейн. Его отец и дядя сделали удачный выбор. Он иногда думал, попробовали ли они Дару сначала сами, чтобы убедиться в том, что она – именно тот подарок, какой нужен тринадцатилетнему новичку. Однако он ни разу не задал им этого вопроса.
С него достаточно было воспоминаний.
Хилберт допил портвейн и с трудом поднялся на ноги.
Амелия.
Его глаза сузились при мысли о его «жене» и помощнице.
