— И как же ты без вещей?!
Да какие там вещи… По дому ходить, что ль? Халат старый нашла. Костюм проклятый тоже выбросила — видеть не могла… Валялась целый день на диване, и такие мысли в голову лезли! А главное, я вдруг поняла, что сама во всем виновата! Работала, мужика содержала, а ребенка убила своего!..
— Ну а Макс?
— Ты слушай… От всех этих размышлений я стала настоящей истеричкой, почти сумасшедшей. Иду по улице, вдруг чувствую, что сейчас заплачу. Соседка успокоительные дала, результат — ноль. Только еще забывать все стала и говорила два слова в минуту. И вот, в разгар полной деградации позвонил папин институтский приятель.
— Аня, выручай!
Я думала, ему надо денег. Оказалось, они с зятем открыли фирму — им переводчица нужна. Платить ей пока нечем, но — в будущем!!! — они, конечно, все отдадут. Я сразу отказалась. Но он так пристал, под конец даже приплел память отца.
— Ладно, — говорю, — везите мне бумаги и словари захватите, а то я вашей терминологии не знаю. — А сама думаю: куда мне переводить, я по-русски скоро забуду.
На следующий день бумаги привез Макс, его зять. Я открыла ему в Димкиной рубашке и джинсах, а на голове платок, потому что от лекарств стали лезть волосы. Он увидел меня, испугался:
— Что это с вами?
— Болею. — И чувствую, что сейчас разревусь. — Вы словари привезли?
Он принялся вытаскивать из сумки здоровенные тома, не удержал, и они у него с грохотом попадали. Макс извинился, сложил словари на стол, и тут прибежал сосед снизу и давай орать какие-то глупости, будто мы все время что-то тяжелое на пол кидаем и что он-то хорошо знает, что мы задумали. И тогда Макс с убийственной серьезностью говорит:
— А откуда вы, интересно, знаете, что мы задумали? Мы это в глубоком секрете держим.
— Знаю! — злобно выкрикнул сосед и убежал, хлопнув дверью.
Я рассмеялась — первый раз за время болезни. И еще, понимаешь, у меня возникло чувство, что мы с Максом заодно, будто мы и правда что-то задумали. И как это было классно! В тот же день я начала переводить, и, к великому удивлению, перевод у меня пошел легко.
— Ну а дальше, как вы с ним?
Понимаешь, мы просто вместе работали. Я и переводила, и референтом его была, даже немного бухгалтером пришлось. Месяцев через пять сняли первый офис: крошечный, конечно, зато в центре, у метро… А мебель жуткая. И денег на другую нет. Вдруг меня осенило: ободранные столы надо покрасить черной тушью. Макс засмеялся, но деваться-то некуда. Красили сами целый вечер, потом поужинали бутербродами с пивом. И вот тутти все и случилось. Домой я пришла в два ночи, окрыленная конечно. Но говорю себе строго так: «Особо не обольщайся, подруга. Мало ли что мужик позволил себе…»
Но потом у нас с ним просто медовый месяц начался! Он сам и о разводе заговорил.
— А дети у них с женой были?
— Девочка, четыре года… Ну развод, так развод — я не возражала. И тут умирает Игорь Иванович — папин друг и тесть Макса. Фирмой они владели напополам, и теперь доля этого Игоря досталась дочери, то есть жене Макса. Она условие поставила: будет семья — будет и фирма. А для Макса фирма все…
— А сама она тоже с ним работает? — Что ты! Дома сидит!
— Как собака на сене.
— Не знаю! Так держится за него. В прошлом году сына ему родила. Разница со старшей тринадцать лет. Ну, вот каково мне это?
— Да уж, не дай бог… А сам он что говорит?
: — Да все твердит: если бы мы встретились на год раньше… Я тоже часто об этом думаю. Он бы не был связан фирмой, я могла бы иметь ребенка. Знаешь, ни о чем я так не мечтаю.
— А ты уверена, что тогда он ушел бы от жены?
В том-то и вопрос! Иногда бывает так плохо, говорю ему: на фирме этой проклятой свет клином не сошелся. Пусть мадам сама распоряжается. Но он про это даже слушать не может. А иногда хочется плюнуть и уйти… Пусть сидят со своей фирмой, с детьми, надоело быть не пришей кобыле хвост.
— Меня свекровь в свое время учила: за мужчин бороться надо!
— Тоже мне теоретик. Он взрослый человек, пусть решает сам.
— Но ведь он ничего не решает!
— Мне за него нечего бороться: он и без того мой! А для нее эта борьба — просто позор: живи со мной из-за фирмы! Себя не уважать!
Мы заказали еще по мороженому с ликером и съели его в абсолютной тишине. Аньку терзали воспоминания. Несколько раз она выразительно глянула на лежавший рядом мобильный — подмывало позвонить Максу. Формально Анька вполне подходила под Изину категорию бессовестных незамужних женщин, вьющихся возле богатых мужиков. Но по сути — совершенно не соответствовала.
— Ладно, не будем о грустном, — подвела итог размышлениям Анька. — Как там Дод?
— Откуда я знаю как? Все хорошо, все нормально — а больше ничего не говорит.
— Он сразу, как тебя увидел, растаял.
— А когда Таню увидел — тоже?
— Нет, та сама его охмуряла. Он держался, сколько мог. Но знаешь, есть какие…
— Слушай, неужели он ей две тысячи простил?
— Тайна, покрытая мраком. Он один раз сболтнул, когда выпил. А вообще Дод особо не болтает. Вы-то с ним как время проводите?
— Ну, в Звенигород ездили, обедали в ресторане…
— Потом он провел ночь у тебя, а на следующий день улетел в Стокгольм.
— Откуда ты знаешь?
— Элементарно. До этого ездил в Питер, один день был в Москве и на это время отключил сотовый, мы, между прочим, его искали. А потом звонил уже из Швеции.
— Я о нем почти ничего не знаю.
— Твое счастье: меньше знаешь, лучше спишь.
— Давно он живет в твоем доме?
— Дай сообразить… Года четыре. У Екатерины Федоровны, соседки сверху, как раз муж умер. Она перебралась к сестре. Вот я и предложила: сдайте квартиру моему знакомому. Она его как увидела, говорит: Аня, ты что? Что это за знакомые у тебя за такие! А ему квартира очень понравилась. Дод настырный — всегда добивается своего.
— А где он до того жил?
— Так он гражданин Швеции, в Москву приехал бизнес делать. Откуда я его и знаю. Так он ничего, не жадный, не бабник, но такой занудный. Ты извини, конечно.
— Ничему тебя жизнь не научила!
— В этом смысле не научила! По-моему, связаться с занудными — не дай бог.
Мы снова развеселились. Я порывалась заплатить за завтрак, но Анька, смеясь, остановила меня.
— Она уже хочет просадить все додовские деньги. Нет, я просто не могу. Он-то, наверное, ждет, что ты накупишь модных тряпок.
— Представь себе, ждет.
— И представлять нечего. Он судит по Тане: ни дня без шмотки.
