Георгий Николаевич, к моему удивлению, последовал за мной.
— Маруська! — Ирина, цветущая блондинка слегка за пятьдесят, чмокнула меня в щеку. — До чего хороша! Как стодолларовая бумажка! Юля, дочь твоя приехала!
Сели пить чай. Ирина водрузила на стол блюдо с малиной и сливки:
— Все здешнее, угощайтесь!
— Вкусите дачных радостей! — Георгий Николаевич сначала стеснялся меня, но постепенно разговорился и оказался, как я и думала, приятным и остроумным собеседником.
После чая Ирина отправила его со списком продуктов в городок неподалеку, а мы втроем уселись под яблоней.
— Чей же это ухажер? — поинтересовалась я. Мама расхохоталась:
— Какие могут быть сомнения?!
— Вам смех… — оправдывалась Ирина. — А смотрите как удобно: отвезет, привезет. Без него как без рук сидели бы…
Ирина давным-давно разошлась с мужем, и с тех пор мы были свидетелями ее бесконечных романов, то бурных, то вялотекущих.
— Ты. Маруська, лучше своим ухажером похвастайся!
— Чем хвастаться-то? Он уехал, — шутливо отмахнулась, но вдруг ощутила звериную тоску.
— Уехал — вернется! — Ирина подмигнула мне. — Все будет хорошо, правда Юль?
Мать суеверно покачала головой:
— Сплюнь ты, ради бога!
К обеду явились сыновья. Маленький сразу вцепился в меня, и я вспомнила, что при Давиде он так себя не ведет — держится слегка отстраненно.
Денис кинулся изучать привезенное.
— Ма, купила ноутбук?
— Купила! Скажешь тоже.
— Давид Михайлович?
— Конечно!
— Супереки.
После обеда Георгий Николаевич повез нас на водохранилище. В шесть часов пили чай с конфетами. Я купила мамины любимые: «мишки», «белочки», «трюфели».
— Теперь пойдем в магазин, — серьезно объявила она. — Купим что-нибудь к вечернему чаю.
Дорога вилась по усеянному ромашками лугу.
— Нарви цветов, на террасе поставим, — предложила Ирина.
— Жалко рвать. Они же живые!
— Ой, какие нежности! Мы всю жизнь рвем! Я девочкой рвала, Таня моя, была маленькая, тоже любила…
С Таней, Ирининой дочкой, мы часто играла в детстве, а теперь не виделись уже лет пятнадцать. — Как Таня поживает?
— Все по командировкам: Прага, Сызрань, Харьков. Я ее и не вижу.
— А Борис?
— Компьютерами торгует. Живут не пойми как! То сойдутся, то разойдутся.
Ирина усмехнулась. Личная жизнь единственной дочери волновала ее не слишком.
Походы в магазин тоже входили в понятие «дачных радостей». Прежде чем купить кулек сухарей, полкило мармелада и две плитки «Аленки», мои дамы долго советовались. Мама непременно хотела взять еще бисквитный рулет, а Ирина уверяла, что он несвежий и лучше купить селедки или копченой грудинки. Но мама селедку терпеть не могла.
Домой вернулись на закате. Ирина сразу включила телевизор. Мама кормила Илюшку ужином. Олег с Денисом в мгновение ока сжевали по бутерброду и опять умчались к ребятам.
Я поднялась в свою комнату и прилегла не раздеваясь. На старомодном письменном столе валялась коробка от ноутбука. Вчера в это время мы с Давидом распечатывали ее. Неужели только вчера?.. Вчерашний день, оттесненный «дачными радостями», показался мне вдруг страшно далеким…
— Марусь, спускайся, концерт! — позвала Ирина.
Смотреть концерт не хотелось, но и не пойти было неудобно.
Известная певица, титулованная звезда российской эстрады, распевала с экрана какие-то неправдоподобные вещи про любовь.
«Разве так бывает — позабудешь про боль? — подумала я. — Что за стихи? Поют о любви, а сами не понимают элементарного!»
— Что ты, Марина, ходишь с видом неутешной вдовы, — невинным тоном спросила мама — иногда на нее находило желание попридираться.
А ты заметила, что наша дива сделала пластическую операцию? — Ирина умело переключила мамино внимание. — Укоротила нос.
— Нет. А ведь правда! Она так получше. А поет по-прежнему голосом матери. Под ее фонограмму!
— И глупости какие-то, — вставила я.
— Ну, что глупости, это нормально. Эстрадные песни ни на что не претендуют! Маруська, ты ужинать будешь?
— Лучше давайте чай пить! — предложила сластена-мама.
— Уж скажи честно, Юля, что тебе не терпится съесть весь шоколад. Сколько помню тебя, только шоколадом и питаешься! Как только не надоело!
Самодовольно усмехнувшись, мама покачала головой:
— Ничуточки!
— Пусть сидит со своим шоколадом, — продолжала Ирина, обращаясь ко мне. — А нам с тобой я поджарю по котлетке!
— Поджарьте. — Я блаженно вытянулась в старом кресле, но тут зазвонил мой мобильный.
Схватив трубку, я бросилась в сад. Этот голос будто проникал прямо в сердце — хотя говорил Давид вещи самые будничные: в первый день многое удалось успеть, если так пойдет, он вернется раньше чем через месяц, советовал поездить с Георгием Николаевичем, поучиться водить. И только в конце:
— Если бы ты знала, как мне не хватает тебя!
— Додик!.. — только и могла произнести я в ответ.
— Где ты?
— В саду, под луной. Помнишь, ты сказал, что у тебя нет времени на прогулки?
Он засмеялся:
— Помню…
После разговора с Давидом мне не хотелось возвращаться на террасу. Я понимала: все написано у меня на лице. Пришлось погулять, подумать о чем-нибудь, не имеющем отношения к Давиду. Например, о работе. С тех пор как мы вернулись из Греции, я не прочла ни одной статьи. Завтра с утра начну. А где, интересно, дети?
— Давид звонил? — спросили хором мама и Ирина.
— Давид, — безвольно ответила я.
— Подогреть тебе котлетку?
И потекла жизнь, спокойная, умиротворяющая. Дети теперь относились ко мне совсем по-другому. Особенно, подражая Давиду, усердствовал Денис. Для мамы и Ирины я по-прежнему была маленькой девочкой: они трогательно оберегали меня от бытовых проблем, не будили по утрам, подкладывали лучшие кусочки. Я с удовольствием подчинялась, подолгу гуляла с ними, рассеянно слушала их разговоры, истории из жизни политиков и эстрадных звезд, вычитанные в журналах, и — думала о Давиде.
— Ты просто Наташа Ростова, — бросила как-то Ирина с добродушной насмешкой. — Помнишь, как она невестой ждала Андрея Болконского в Отрадном? «Его мне надо!» — я, помню, читала в школе и поразилась двусмысленности фразы.
— У голодной куме одно на уме, — усмехнулась мать. — Толстой небось такого и в мыслях не имел.
