— А вот и нет! — Я пересказала ей историю с Барселоной.
— Ну, это досадное недоразумение, — засмеялась Анька. — Происки неудачливых конкурентов. — А вообще, хорошо съездили?
— Очень хорошо! А ты как? А Макс?
— Есть подвижки. Слушай, приходите к нам в воскресенье обедать, поболтаем.
— И Макс будет? Отпустят его в воскресенье?
~— Я же говорю: есть подвижки.
— Тебе помочь приготовить обед?
— Я сама! Знаешь, с твоей подачи у меня стало неплохо получаться.
— Тогда до воскресенья.
Но к концу недели я уже напрочь забыла про Испанию. Навалилось все сразу: редакционные проблемы, Илюшкина болезнь, мамины капризы. Я чувствовала усталость и раздражение.
— Хочешь, не пойдем? — Давид словно прочитал мои мысли.
— Хочу, но неудобно. К тому же я собираюсь надеть новое платье.
В Мадриде я купила себе платье: короткое, темно-голубое, расшитое стразами.
— Коктейльное платье для сумерек, — объяснила продавщица.
— Оно идеально подходит для этого случая — сейчас сумерки наступают как раз после обеда.
— Ты хочешь идти в этом платье?
— А что? Оно не нравится тебе?
— Нравится. Но я хотел тебя попросить: оденься так, как в тот день, когда… я увидел тебя в первый раз.
— Зачем?
— Знаешь, я тогда смотрел на тебя и не верил, что… у нас может что-то получиться.
— А теперь собираешься насладиться победой?
— Ну, наверное…
Я расхохоталась:
— А ты сентиментальный! Ни за что не подумаешь.
— Сам удивляюсь, — ответил он смущенно. Почему бы не доставить Давиду маленькую радость? Конечно, здорово прийти к Аньке в платье из мадридского бутика. Удивить народы своими нарядами. Но его прихоть… такая милая, такая забавная… однако не так легко выполнимая. Черная юбка из искусственного бархата вот, болтается на вешалке, но тот свитер, темно-бордовый, из тонкой шлифованной шерсти, я упрятала на антресоли на Чистопрудном. Что же вместо него надеть? Только шелковую кирпичную блузку. Все остальное — в сине-зеленой гамме…
К счастью, Давид не замечает подмены.
Я собрала волосы, как в тот день, из украшений — только старинные серьги с маленькими рубинами, на лице — минимум макияжа и яркие коралловые губы. — Так? — Вопросительно и чуть насмешливо смотрю на него.
Он улыбается:
— Хочешь, завтра сходим куда-нибудь, и ты наденешь свое платье?
— Завтра я надену свое платье, мы останемся дома и проведем такой вечер, что через некоторое время ты попросишь повторить его. Жаль только, что платье сумеречное, а возвращаешься ты глубокой ночью.
Он обнял меня за плечи, привлек к себе:
— Давай все-таки никуда не поедем.
От счастья у меня падает сердце, я закрываю глаза и запрокидываю голову.
Зачем куда-то ехать, когда тут такое?!
Но мы садимся в машину, по дороге покупаем цветы, вино, фрукты и в назначенный час появляемся на пороге Анькиной квартиры.
Обед потряс качеством и разнообразием. Единственное неудобство — барная стойка: на ней можно было только расставить приборы для гостей, а все остальное пришлось разместить на сервировочном столике, так что Анька то и дело спрыгивала с высокой табуретки:
— Давид, попробуй осетрину.
— Марина, возьми еще тарталетку, я вижу, они тебе понравились.
Макс сидел с рассеянным выражением лица. Ничего не ел — лениво ковырялся в тарелке.
— Если ты закатываешь такие обеды, нужно купить нормальный обеденный стол, — сказала я, когда после горячего мужчины ушли в кабинет.
Анька вздохнула:
— Тут не так просто что-то менять: все продумано до сантиметра. Да и куда мне одной целый стол?!
— Ну почему же одной? Все еще будет. Сама говорила, есть подвижки.
— Ох, Маришка. — Анька как-то трагически скривила рот и неожиданно стала похожа на русскую эмигрантку, бежавшую от революции в Париж через Стамбул. — Я ведь ни во что хорошее уже не верю. Давно. Поэтому и установила у себя вот это… А Макс, — продолжала она возбужденно, — видишь, какой он расстроенный? Это из-за Лары.
— Кто это, Л ара?
— Господи, жена.
…Анька с какой-то садистской скрупулезностью анализировала все усложняющиеся отношения Макса с женой: новый виток начался после того, как мадам вернулась из Красноярска.
— Она заявила ему: все, живи как знаешь и в мою жизнь не вмешивайся!
— Так это ж хорошо!
— Так кажется тебе, наивной. А Макс, представь себе, ревнует ее, а когда я уезжала в Германию, ревновал меня. Мы необходимы ему обе.
— А Мартин как? Не звонил? — Я решила переключить разговор.
— Причем тут Мартин? — разозлилась Анька. — Здесь вся моя жизнь!
Я молчала. Тут не посоветуешь и не объяснишь. Любовь к Максу для Аньки как тяжелая, иссушающая душу болезнь. Пройдут годы. От болезни как-нибудь удастся отделаться. Только в душе останутся километры выжженного пространства, а на кухне — барная стойка.
— Как ты думаешь, — спросила Анька вполголоса, — у нее — любовник?
Теперь пришла моя очередь разозлиться.
— Да какое тебе-то дело? — почти заорала я на Аньку. — Макс, его жена, ее любовник, это не семья — а клубок змей. Брось ты их, пожалуйста, пусть разбираются сами!
Раздражение мешало спокойно сидеть на месте, я соскочила с табуретки и принялась собирать посуду.
— Успокойся, я помою.
— Как не надоело тебе самой-то! И на что ты гробишь жизнь? — Я открыла кран и загремела тарелками.
— Сегодня утром, — Анька подошла к раковине, чтобы не перекрикивать шум воды, — он приехал ко мне такой радостный. Ему очень нравится, как я теперь готовлю. И вас он любит. Вы — самые приятные наши друзья. Сначала все было просто замечательно: я крутилась у плиты, он сидел вот тут на диване и травил какие-то истории (обожает это занятие!). Потом я более или менее закончила и пошла в ванну, но забыла в спальне крем. Вернулась, слышу, он с дочкой разговаривает, выясняет, где мама. Потом, видно, звонил ей на мобильный. Глухо. Все, настроение испортилось… Ну что говорить, ты сама видела.
— Да пойми ты наконец: это настоящее рабство. Раньше ты зависела только от мадам, теперь будешь еще и от ее любовника! Захочет он быть с ней, у тебя один расклад, не захочет — другой. Ну, нравится тебе зависеть от какого-то чужого человека?! Вернее, двоих!
— Слушай, а может, это не любовник, а тактический маневр?
— Все, прекращай, не порть вечер ни себе, ни мне. — Я домыла последнюю тарелку, плюхнулась на диван и закурила.
