Лена смотрела на него во все глаза. Чуть небрежный, обветренный под не здешним солнцем, в нежно-кремовом чесучовом костюме, ловко сидящем на нем, в бело-голубой сорочке, расстегнутой на груди, Муратов выглядел только что вернувшимся с дорогого курорта. Но при этом он остался прежним Борей – быстрым и сосредоточенным. Так он всегда заходил в студийный класс, все три года их совместной учебы.
– Нормально съездил. Уже почти восемь, можешь идти домой.
– Нормально?! Я так и знала! Я даже документы подготавливать уже начала! Правильно сделала?
– Почти правильно, Маша, почти. Документы надо будет еще дорабатывать.
– Какой раздел? – с азартом продолжала девушка. – Условия договора?
– Давай мы это обсудим завтра. – Боря улыбнулся ей устало, как вернувшийся с работы отец улыбается маленькому сыну.
– Я поняла, Борис Владимирович. До свидания, до завтра.
Раздосадованная администраторша скрылась за кулисами из рогожки, а Боря занял ее место за письменным столом.
Ему это шло – сидеть за тяжелым двухтумбовым письменным столом. Сразу было видно – хозяин. На Лену, сидящую слева в кресле, он смотрел чуть-чуть свысока. Как на просительницу, что ли?
Лена вскинула голову, испытующе, но с улыбкой заглянула ему в глаза. И едва заглянула, как почувствовала: все ее обиды остались в прошлом. То есть обиды-то, может, и не в прошлом, но вся беда в том, что их теперь некому оказалось предъявлять. Новый Боря – деловой человек, по достоинству оценивший в ней мастера-дизайнера. Но и только.
– Ну, как твои дела? – спросил Боря – молчание уже начинало делаться напряженным.
– А как твои?
– Как мои, ты, наверно, уже заметила. А вот как ты дошла до жизни такой?
– До какой?
– Как ты докатилась до игрушек?
– Я ни до чего не докатилась!
Лена испугалась, что сейчас сорвется. Достаточно было пяти минут, чтобы убедиться: Боря – он и есть Боря. Прежний. И даже от привычки читать ей эпатажные нотации он избавляться не спешит. Раньше она прощала ему все это, потому что он был ее любимым, ее молодым человеком. А теперь все – баста.
– Я никуда не катилась, – повторила Лена спокойнее, – я работаю по специальности – делаю, что умею. А ты делаешь то, что умеешь делать ты.
– И что же я делаю, по-твоему? – с насмешкой спросил Боря.
– Ты? – Она растерялась. – Да вот это все. – Лена беспомощно обвела рукой салон. – Ты пишешь и потом еще... руководишь салоном...
– Ошибаешься. Сто лет ничего уже не писал.
– Вот как?.. Отчего же?
– Долго рассказывать.
– Как хочешь. Мы собирались поговорить об игрушках. Но не в смысле – как я дошла до жизни такой. Тебя как будто заинтересовали мои звери...
– Да нет, знаешь ли. Твои кошки вряд ли могут кого-то заинтересовать.
– Ты издеваешься?! Да сколько можно-то? – Лена поднялась и направилась к выходу.
– А ты все та же! – в спину отчитывал ее Боря. – Обидчивость и наивность, как у пятилетней девчонки! Где твои бантики?
Лена не оборачивалась.
– Ну, подожди! Твои кошки совсем неплохие. И даже больше того. Но при всем том они всего-навсего детские игрушки.
– Да я и не претендую на большее!
Хорошо было бы не отвечать – молча выйти из проклятого салона, но она не сдержалась. Неправда! Он изменился – стал еще несноснее, еще жестче. Еще капризнее, еще высокомернее, еще заносчивее!
– Игрушки, – усмехнулся Боря, – не есть произведения искусства.
– Ну и пусть!
Чтобы не встретиться взглядом с Борей, Лена уставилась на висящую прямо перед ней небольшую квадратную картину. От волнения она не могла разобрать, в чем тут смысл, но скоро вообще засомневалась, что этот смысл существует.
– А в арт-галерее следует выставлять что? – продолжал между тем он, но Лена промолчала, сосредоточенно глядя на черный фон картины, по которому сверху вниз тянулись обыкновенные пеньковые веревки разной длины. К концам веревок были привязаны широкие стальные кольца, холодно поблескивающие в лучах софита. В правом верхнем углу шедевра желтело внушительных размеров пятно.
– Произведения искусства тут следует выставлять! Ясно? Теперь поняла?
– Поняла! Произведения искусства, по-твоему, это нечто такое, на что посмотришь пять минут и потом непременно захочется удавиться! А если не захочется, это не искусство. Так – поделка! Безделушка! Дрянь!
– Ну-ка, ну-ка. – Боря неожиданно улыбнулся. – Повтори! Что ты говоришь?
– Такое искусство – да кому оно только нужно?! Пока тебя не было, сюда приходили две несчастные лохушки, увидели вот этот твой артефакт, – Лена смачно ткнула пальцем в картину, – забалдели. Это то, что нам надо, говорили. А по мне, так это нужно повесить при входе в клуб самоубийц.
– Ну, скажу тебе я!.. Ты не так уж и не права. Действительно мрачная штуковина.
– И это, по-твоему, искусство?
– Не по-моему! Не по-моему!
– С каких это пор ты стал плясать под чужую дудку?
– С тех пор как стал владельцем салона.
– Стал – и что же?
– Да чего ты вскочила? Садись... Ну вот, и давай говорить спокойно. Если в моем салоне выставлено что-то, значит, я на двести процентов уверен, что это уйдет. За этот, как ты выражаешься, артефакт для клуба самоубийц сегодня утром уже внесли задаток. Вполне нормальные современные люди, а судя по материальным возможностям, даже преуспевающие.
– И ты рассчитываешь, что я вместо обыкновенной кошки приволоку в твой салон какого-нибудь монстра?! Кошку-сороконожку с человеческими пальцами на лапах?
– Отлично придумано! Оторвут с руками! А если она еще будет материться на всех языках...
– А тебе не стыдно выставлять у себя такое? В галерее твоего имени?
Лена откинулась на подлокотник и принялась разглядывать Борю. В сущности, он мало изменился. Только повзрослел. В отличие от женщин мужчинам идет возраст – они делаются значительнее. Им даже морщинки на пользу... У Бори первые морщинки уже собираются легкой сеточкой возле глаз, но глаза от этого становятся выразительнее. В его глазах обаяние и... спокойное, без холодности, чуть ироничное понимание жизни.
– Чего ты спрашиваешь? Абсолютно децельный вопрос!.. Мы можем вписаться в ситуацию или не вписаться в нее. Если хочешь вписаться, надо сделать все зависящее...
– А ты хочешь вписаться? – Елена тихонько усмехнулась.
– Хочу.
– А раньше не хотел.
– Это было раньше. В розовом детстве.
– Так бы и говорил сразу: хочу вписаться! И нечего было орать на меня.
