Я уже застегивала ботинки, когда из школы вернулась Елена.
— Мама! Какой у тебя вид!
— Какой?
— Прикольный! Почему ты не ходишь так каждый день?
— Потому что расфуфыриваться на каждый день просто смешно.
— А у нас химоза всегда так выглядит, и никто не смеется!.. Ты надолго?
— Да не очень… Сегодня же папа придет пораньше.
— Откуда ты знаешь?
— Слышала, как вы утром разговаривали… Поужинаете с ним.
И я уже собралась поведать дочери о своих подвигах на ниве кулинарии, но тут запищал телефон. Ленка сняла трубку и, сделав круглые глаза, передала ее мне:
— Тебя, мужик какой-то…
— Елизавета Дмитриевна, я у вашего подъезда.
— Иду.
— Мама, кто это?! — Ленкины глаза не желали сужаться.
— Да так. Знакомый, — бросила я, выбегая из квартиры.
Точнее, незнакомый. Аретова я не видела никогда.
У подъезда стоял серебристый джип. Словно встревоженная моим появлением, машина нервно мигнула фарами. Через мгновение так же настороженно встретил меня ее владелец. В сумерках я не могла рассмотреть его лица, но почувствовала пристальный взгляд, уловила нотку беспокойства в голосе:
— Здравствуйте, Елизавета Дмитриевна…
— Можно Лиза. А вас как зовут?
По телефону он назвал мне только фамилию.
— Александр Васильевич. Александр.
Я прикинула: лет тридцать пять — сорок. Значит, он человек моего поколения. И возможно, моей судьбы. Угодил по глупости в лапы к какому-нибудь Карташову и теперь раскатывает по его делам.
Нет, какая ерунда! У человека моей судьбы неоткуда взяться такому джипу! Скорее всего, Аретов принадлежит к высшим эшелонам этой организации — вращается на уровне «немецкого профессора». Даже, не исключено, его младший компаньон и будущий правопреемник.
Но если фигура подобного ранга задействована в операции, дело действительно очень важное… Для чего-то им понадобился этот художник? Зацепить компроматом его не удалось — и пришлось городить целый огород, с моделью, с портретом. А кстати, что я о нем знаю? На какой почве буду искать близости?
Но только я решила подробно порасспросить об этом Аретова, как ему позвонили на мобильный. Говорил он явно по делу, но о чем конкретно, я понять не могла. Материалы, клиенты… цветовые решения. Может, клиентами они называют людей, оказавшихся в ситуации несчастного художника? Тогда как истолковать его фразу: от подобных клиентов нет спасения? Они что, сами набиваются к ним? Может, и набиваются… Беспечные, доверчивые люди, не сознающие, что каждый миг мы живем на грани…
— …Скажите, а что за человек этот художник?
— Не сомневайтесь! — Показалось, он обрадовался моему вопросу. — Художник — мастер своего дела! В прошлом — блестящий, тонкий портретист. А ныне — серьезный иконописец… Его работы в известных московских храмах находятся. Так что выполнит заказ в лучшем виде.
— Ну а… вообще? — разочарованно спросила я: разговор развивался в каком-то непонятном направлении — я-то хотела услышать от Аретова нечто иное.
— И вообще он мужик нормальный! Веселый, компанейский… Сейчас, правда, у него в жизни не лучшая полоса…
«Ну, это, положим, вашими стараниями!» — последовал мой внутренний комментарий.
— …Но это все временные трудности.
— А я заметила: в жизни часто случается так, что временные трудности легко становятся постоянными. — И тяжелый вздох очень некстати вырвался у меня из груди — я ведь не собиралась откровенничать, просто хотела перевести беседу в нужное мне русло.
— Вы пессимистка?
— Да нет… Не совсем.
— Тогда откуда такие мысли? И вздыхаете как тяжело!..
Надо же, заметил! Психолог! Я опять принялась искать подходы к теме художника, но Аретов посчитал ее исчерпанной и непринужденно спросил:
— Давно вы служите в фонде?
— В фонде? — машинально переспросила я.
— Ну да. В «Обелиске», у Иннокентия Константиновича?
Иннокентий Константинович… Что-то знакомое… Да! Так Карташов называл «немецкого профессора».
— Что вы сказали? Иннокентий Константинович?
— Вы давно у него работаете?
— А вы?
— Я работаю в «Мебель-эксклюзив», — медленно начал объяснять Аретов таким тоном, каким обычно говорят с бестолковыми. — Главным художником! Иннокентий Константинович заказал нам написать ваш портрет. Сказал, что вы его сотрудница.
Почему же мне-то об этом он ничего не сказал?
— Да я, собственно, не сотрудница… Так, на общественных началах.
— Ясно. А чем занимаетесь?
— Почти ничем… Образование у меня медицинское, но я уже давно не работаю по специальности…
— Ошиблись дверью вуза? — спросил Аретов насмешливо.
— Нет, даже наоборот. Выбрала то, что надо.
— А почему же не стали работать?
— В общем, жизнь так сложилась… Ребенок, семья.
— У вас большая семья?
— Огромная!
— Понятно…
А на самом деле ничего не понятно! Если Аретов не человек Карташова, то чей же тогда?.. А ничей! Свободный человек. И художник… Им заказали написать мой портрет. Не ради портрета — ради выхода на портретиста. А Аретов его коллега. Но почему он принимает в этой истории такое активное участие? Созванивался со мной, теперь везет на машине? Наверное, действует как представитель фирмы. Он же главный художник! Главный художник и свободный человек…
Джип двигался с такой сумасшедшей скоростью, что скорость не чувствовалась вообще. Казалось, мы стоим на месте, а мимо проносятся кварталы обшарпанных домов, заводские корпуса, бетонные заборы, трубы, автозаправки.
— Что это за район? — спросила я.
— Варшавка.
— Окраина ада!
— А разве в аду есть окраина?
— Если есть, то непременно такая!
— Откуда Лиза все это знает? — иронично улыбнулся он.
— Ну, я так думаю… А почему вы так быстро едете? Это не опасно?
Он засмеялся:
— Хочу быстрее вывезти вас с окраины ада в преддверие рая.
— Где это, по-вашему?
— Вы же знаток такой географии!
— Я знаток географии, а вы за рулем. Куда мы с вами едем?
— Пока что ко мне домой, в Бутово. И заодно вы по своей шкале оцените это место.
Глава 4
Я сидел за столом у себя в кабинете. Вот уже несколько дней Гришка пишет парсуну, и трижды я возил Лизу на сеансы. И странное дело, я часто теперь вспоминал ее, точнее, сами мысли навязчиво приносили воспоминания о ней, ее присутствие. Это мешало мне, мешало работать, жить, быть самим собой, наконец, безучастным и холодным ко всему. Я раскрыл бумаги и снова увидел: я подъезжаю к ее дому, она выходит, садится рядом… Мы едем вдвоем, она говорит о чем-то, смеется (кажется, тоже радуясь встрече). И я беззаботно болтаю, смеюсь, мельком поглядывая на нее, но так, чтобы не обнаружить своей окаянной несвободы. Какая она, Лиза? Удивительно, но я в своих грезах никогда не вижу лица ее, а как бывает в снах, только знаю, что это она.
