— Я горжусь тобою, сын, — промолвил маркиз Бринэйр. — И скажу тебе спасибо, если ты возьмешься напоминать мне об этом время от времени — вдруг я случайно забуду.
Проглотив неожиданно сдавивший горло комок, Патрик кивнул:
— Да, сэр. Я постараюсь.
Отец кивнул в ответ. Затем со вздохом взглянул на Эберни.
— Дональд, не пойти ли нам посидеть у меня, промочить горло? Я честно стоял столько, сколько позволяет мне проклятая нога.
— Пойдем, — согласился граф, подходя к старому товарищу. — И еще я хотел бы, коли не возражаешь, увидеть сына.
— Конечно. Мне сказали, он недурно устроен. Элизабет, кажется, все утро от него не отходила.
— Ах да, славная девчушка. Сколько ей сейчас? Четырнадцать?
— Пятнадцать.
Они медленно побрели к лестнице, и Патрик услышал, как отец говорит:
— Ты хоть понимаешь, каких ослушников мы оба наплодили?
— Да уж, — донесся до него сокрушенный ответ графа. — Сам не знаю, как это вышло. Но, скажу тебе по чести, я не удовольствуюсь только обручением моей дочери. Мы должны сыграть свадьбу. И чем скорее, тем лучше.
— Полностью с тобою согласен. Дональд, ты не поверишь, какой гадостью нас тут кормили до появления Марсали. Верно говорю, в иные ночи мне просто жить не хотелось…
За разговором они поднимались наверх, и голоса постепенно затихали. Патрик, задрав голову, в полном изумлении провожал их взглядом, покуда они не повернули с площадки второго этажа в коридор.
Тогда он взял Марсали за руку и повел к парапету, так похожему на парапет в замке Эберни. Уже смеркалось, зажигались первые звезды. Марсали посмотрела на Патрика; ее глаза сияли так же ярко, как звезды в вечереющем небе. Минуту-другую они просто глядели друг на друга — а потом одновременно улыбнулись. Оглушительно гикнув, Патрик схватил Марсали на руки и закружил, и она, смеясь, припала к нему. Ее длинные волосы летели за нею темным плащом. Они кружились, пока мир не завертелся у Патрика перед глазами, и тогда он опустил Марсали наземь и поцеловал ее — крепко, жадно, вложив в поцелуй всю страсть и все счастье, что переполняли сейчас его сердце.
— Они хотят нас поженить, — отдышавшись, сказал он.
— Не может быть, чудо какое-то, — выдохнула она. — Но меньшего я от моего звездолова и не ожидала.
Он улыбнулся ей — и с любовью и огромной нежностью вспомнил о той маленькой девочке, что стояла, печальная и всеми покинутая, у парапета в Эберни много лет тому назад.
— Если я — твой звездолов, — сказал он, — то ты — моя звезда. В ту ночь, когда я дотянулся до небес, я нашел там настоящее чудо. Я нашел тебя. Марсали, я не могу представить себе мира, который не освещала бы ты.
Ты — мое сердце, моя жизнь, и я буду любить тебя до конца моих дней.
— О, Патрик, — вздохнула она.
И когда он снова нашел губами ее губы, все звезды, сколько ни было их в небе, казалось, стали больше и загорелись ярче, обняли Патрика и Марсали лучами своего света, и темно-синий купол неба медленно поплыл вокруг них.
Эпилог
День для свадьбы выдался просто великолепный — все так говорили.
Ярко светило солнце, щедро разбрасывая повсюду снопы лучей, и сочная зелень лугов казалась россыпью изумрудов, а легкий туман над горами — праздничным покровом, расшитым мелкими бриллиантами.
Марсали стояла перед зеркалом, дрожа от нетерпения, пока Элизабет и тетя Маргарет в последний раз оправляли на ней платье, а Джинни расчесывала ее темные волосы и вплетала в них живые цветы. Жаль, что рядом не было Сесили, но надо же кому-то принимать гостей в большом зале… В распахнутое окно со двора долетали звуки начинающегося пиршества: смех, пение, игра на свирелях.
На миг Марсали замутило; она положила ладонь на живот, но тошнота тут же прошла, и она вздохнула с облегчением. Это все от волнения, а не от того, что в ней уже растет ребенок. Эта новость будет ее свадебным подарком Патрику.
Маргарет и Джинни уже догадались: они обе видели, как она с утра несколько раз кряду склонялась над тазом. Марсали поймала заботливый взгляд синих, так похожих на ее собственные глаз тетки, метнувшийся к ее животу — и вверх, ей в глаза; быстро кивнула в ответ и улыбнулась.
Назавтра они вместе уезжают домой, в Бринэйр. Отец Патрика весь месяц напропалую ухаживал за вновь обретенной женой, стараясь на свой грубоватый манер загладить свою вину перед ней. Быть может, вернейшее свидетельство его раскаяния было как раз то, что он не требовал немедленного возвращения Маргарет; напротив, позволил ей провести у брата столько времени, сколько понадобится, чтобы принять обдуманное решение. Марсали втайне гадала, не направляют ли непривычно учтивое поведение маркиза умная подсказка и верная рука Патрика.
Так или иначе, ей было совершенно ясно, что тетя Маргарет любит Грегора Сазерленда — неуживчивого, сварливого, скрюченного подагрой. До конца Марсали ее понять не могла, но иногда и сама замечала у Грегора Сазерленда проблески остроумия, а кроме того, от него действительно исходила некая сила, снискавшая ему преданность и уважение всего клана. Хотя и медленно, он преодолевал усвоенные сызмальства убеждения в том, что любовь — это слабость, а сострадание — грех. Он учился быть другим ради Маргарет. И ради сына.
Марсали казалось, что любовь расцветает повсюду вокруг нее. Только накануне вечером Джинни призналась ей, что намерена сказать «да» в следующий раз, когда Хирам попросит ее руки; подобное в последнее время случалось чуть ли не каждую неделю. Рассказывая об этом, она хихикала, как девчонка, и впрямь будто бы помолодела на добрый десяток лет. Синие глаза ее искрились, как озеро под солнцем.
Что до Сесили, то ее взгляд провожал Руфуса повсюду, и Патрик под большим секретом поведал Марсали, что его друг, к потехе Хирама, положительно околдован чарами ее младшей сестрички. Сесили уже не зарывалась в книги, как бывало, а прилежно училась всему, что следует знать женщине. Хотя у Руфуса и не было титула, он был старшим сыном в большой и уважаемой в Лоуленде семье, да и граф Эберни уже заявил, что урок старшей дочери пошел ему впрок и он благословит младшую дочку выйти за любого, кто ей по сердцу, — лишь бы дождалась, пока ей сравняется шестнадцать. Он больше не хотел, чтобы дети убегали от него.
А следовало подумать и о Гэвине, который стал невероятно любезен с юной Элизабет, проводившей у его изголовья куда больше времени, чем это было необходимо, пока он гостил в Бринэйре, оправляясь от ран. Быть может, однажды…
Даже ласки сменили гнев на милость и теперь позволяли Патрику гладить себя. Не потому ли, что Изольда тоже ждала прибавления…
— Как ты хороша, голубка моя, — всплеснула руками Джинни.
— Да, верно, — поддакнула Маргарет.
— Она прямо светится! — восхищенно выдохнула Элизабет.
— Я чувствую себя красавицей, — улыбнулась Марсали. Этой минуты она ждала столько лет, так много думала, как это будет, — а оказалось, что все еще чудесней, чем она могла вообразить.
