Там действительно чувствовалось присутствие молодого человека, фотография которого с черным бантиком в левом углу висела на коврике над кроватью. Кровать находилась слева от двери. Перед окном письменный стол, покрытый стеклопластиком, под которым были разложены фотографии модных в конце семидесятых групп, некоторые теоремы, грамматические правила английского языка. Стояла настольная лампа. У правой стены — книжный шкаф и полированное пианино «Токката» со стопкой нот на крышке.
— Я покажу вам сейчас его школьные фотографии, — сказала Елена Ивановна, открывая нижнюю створку книжного шкафа.
Она достала несколько альбомов.
— Садитесь на кровать, Таня.
И, как я ни спешила, мне пришлось пролистать все альбомы, начиная с рождения. При их просмотре я старалась задавать меньше вопросов и листать быстрее. Вряд ли пяти— или шестилетний малыш смог бы насолить так, чтобы его потом убили.
К школьным я отнеслась более внимательно. Ведь Николай Калинин уехал из Тарасова в пятнадцать лет. Именно до этого возраста случилось то, что принесло им потом ужасную смерть.
Я открыла страницу, где была наклеена фотография всего шестого класса, в котором учились ребята. Девчонки и мальчишки, стоящие и сидящие рядом с молодой, приятной женщиной, классным руководителем.
— Это Наталья Александровна Яковлева, очень добрая женщина.
— Не у нее случайно ребята кошелек украли?
Женщина взглянула на меня удивленно:
— А откуда вы знаете про кошелек? Хотя какая разница. Нет, кошелек они у англичанки украли. А Наталья Александровна провела расследование и вывела их на чистую воду. До сих пор не понимаю, как он смог в этом участвовать. Мы никогда его в деньгах не ограничивали. Да он ими не воспользовался даже. Он их в подъезде за батарею спрятал, домой не принес — побоялся: за такие вещи мы строго наказывали. А когда все выяснилось, он эти деньги вернул.
Это все Колина инициатива была. Он, понимаете, отвратительным мальчишкой рос: своевольным, беспардонным. Славка — тот просто без присмотра, никому не нужный. А у этого отец военный, мать нигде не работала. Казалось бы, все в семье нормально. А он вечно грязный, неухоженный и во всех пакостях, которые пацанами совершались, всегда главарем был.
— Покажите мне их на фотографии, Елена Ивановна.
— Вот Коля, это Витя, а вот этот, ушастый, — Слава.
Я внимательно рассмотрела фотографию, пролистала альбом до конца. Она приготовила мне его армейский альбом. В моем расследовании он, конечно, бесполезен, но отказываться было неудобно. И я, листая его для порядка, стала выяснять то тайное, которое до сих пор еще не стало явным.
— Елена Ивановна, может, вы вспомните какой-то из ряда вон выходящий случай? Что такое могли сделать трое этих мальчишек, что потом послужило причиной их смерти? Николая Калинина тоже убили вчера вечером, как и Славу, как вашего сына, я уже говорила вам. И в записи на кассете сказано, что виной всему прошлое.
Елена Ивановна закусила нижнюю губу, некоторое время подумала. Мне показалось, что по лицу ее пробежала тень сомнения.
— Знаете, Таня, был один случай. Мне даже говорить об этом неудобно. И не знаю, убивают ли за это людей. В общем, было изнасилование мальчика из их класса.
— Кто он? Как его фамилия?
— Я фамилию не запомнила. Это вам у Натальи Александровны спросить надо. Он в Витином классе всего месяц проучился. А когда это случилось, мать перевела его в другую школу.
— А на фотографии он есть?
— Нет его на фотографии. Он в середине года пришел. Я не знаю, Таня, как Витя смог оказаться участником. Он плакал и уверял меня, что это все Колька со Славкой, а он только смотрел. Я ему поверила. Мы, конечно, с отцом отпороли его тогда. Этот случай был самым страшным за время их дружбы с Николаем. После этого я Николая и Славку к нам в дом не пускала и Вите дружить с ними запретила.
Я долистывала последний альбом, до неприличности ускоряя темп. Кажется, теплее, а может, горячо. И мне необходимо в школу, пока не закончилась вторая смена.
— Елена Ивановна, спасибо большое и за чай, и за вашу откровенность. Я думаю, что ваш рассказ поможет мне и я раскрою тайну гибели вашего сына.
— Таня, неужели за это можно убить человека? Ведь Витя был тогда совсем еще ребенком. И подпал под влияние друзей. До сих пор не понимаю, почему он к ним так тянулся.
А мне кажется, что я знаю, почему: Елена Ивановна, любящая сына до самозабвения, попросту лишила его всех человеческих прав, превратив в собственную игрушку. Музыкалка, нелюбимая мальчиком, театры вместо футбола и даже катание с горки под строгим маминым контролем. Она его небось на горшок лет до десяти сажала, не пуская в туалет. И в результате — попытка мальчика обрести себя, проявить свое «я» любой ценою. А тут перед ним сверстники, обладающие полной свободой, бесконтрольные, вольные, как птицы. Тут мама скорее играла в воспитание ребенка, чем направляла процесс становления личности. Когда все слишком хорошо — это тоже плохо. Наукой доказано.
Но о своих талантах Макаренко или Песталоцци я не стала говорить Елене Ивановне. После драки кулаками не машут.
Я уже надела шубу и вдруг подумала, что школа совсем рядом. Нет смысла ехать на машине, да еще с шикарным «хвостом». Неплохо было бы пройти туда незаметно, оставаясь для «хвоста» в искомой квартире.
Я снова поманила хозяйку в ванную: кто ее знает, а вдруг они все-таки слышат нас, хоть вроде бы это и невозможно. Снова включила воду.
— Елена Ивановна, не можете ли вы меня выручить? Я хотела бы проскочить в школу незамеченной. Неплохо было бы, чтоб меня не узнали, когда я выйду.
— Конечно, Таня. Если вы найдете того, кто убил Витю, вы будете для меня самым главным человеком на свете. У меня больше нет никого на этом свете. Чем вам помочь?
— Дайте мне какой-нибудь теплый платок, ремень, пакет и, если подойдет, другую обувь, попроще какую-нибудь.
Женщина вышла из ванной, направилась в зал, откуда принесла и молча, соблюдая конспирацию, протянула мне пуховый платок, кожаный мужской ремень. Из шкафа в прихожей достала вместительный черный пакет. Затем, порывшись на обувной полке, протянула мне войлочные сапоги, которые в народе величают «прощай, молодость».
Затянув ремень на шубе и повязав платок, прикрыв лоб, натянула сапоги: маловаты, но десяток минут потерпеть можно.
Взглянув на себя в зеркало, я осталась довольна. На меня смотрела оттуда миловидная «Феня Тряпочкина». «Рашен герл», — констатировала я.
Сложив свою обувь и кокетливую норковую шляпку в пакет, я сказала хозяйке шепотом:
— Через час или через полтора все верну. Я позвоню три раза. Другим не открывайте.
Она кивнула молча и открыла мне дверь.
Я тенью выскользнула из подъезда и пошла, ссутулившись, опустив голову и слегка припадая на правую ногу, искоса поглядывая на «Audi».
