— Там, в ящике стола, поищите…
Она выдвинула верхний ящик. Там среди всякой мелочи, мусора, обрывков бумаг, сломанных ручек, лежала фотография пухлой пятилетней девочки. Она смеялась большим ртом, в котором не хватало нескольких зубов.
С полувзгляда Лиля узнала дочку Шиловской. Она не удивилась, увидев ее портрет в столе, а только спокойно подумала: «Значит, это правда», нашарила рукой баночку с белыми таблетками и снова присела на диван. В руке она держала початую упаковку пантропанола.
«Ага, — подумала Лиля. — Похожа на ту, которую нашли около трупа».
Кабаков постепенно начал приходить в себя.
— Анатолий Степанович, — мягко произнесла Лиля, подавая ему лекарство. — Разрешите я вам задам вопрос. — И, не ожидая разрешения, спросила: — Вы, наверное, удивились, когда застали меня в своем кабинете?
— Да…
— Я пришла поговорить с вами. А как думаете, о чем?
Кабаков наморщил лоб и, с трудом разлепляя губы, как будто каждое слово давалось ему с напряжением, произнес:
— О ней…
Отвернув лицо, Лиля довольно улыбнулась: этот пожилой бессильный человек, еще недавно такой уверенный, стал мягок и податлив как воск. Он со всем соглашался и на все вопросы отвечал сдавленным потухшим голосом механическое покорное «да».
— Она ведь была очень близка вам?
Кабаков уставился невидящим потускневшим взглядом в пол и почти прошептал:
— Да… Она… Она была…
— Вы помните вашу последнюю встречу? Когда это было?
— В тот день, когда… — Кабаков поднял на нее взгляд, полный невыразимой тоски. — Когда она…
— Умерла? — с надеждой спросила Лиля. Кабаков помотал головой и снова замолчал.
В мертвой гнетущей тишине громко раздалась трель телефонного звонка. Кабаков приподнялся было, чтобы взять трубку, но Лиля первая схватила ее.
Звонил сын, обеспокоенный отсутствием отца.
— Да, он здесь, — подтвердила Лиля, принимая в разговоре жесткий официальный тон. — Нет, он не может подойти к телефону. Нет, ничего страшного, немного прихватило сердце. Не беспокойтесь, он скоро будет дома.
Положив трубку, она испытующим взглядом уставилась на своего невольного собеседника.
— Пока подъедет такси, мы можем с вами поболтать.
— Я… — Кабаков хотел сказать ей, что он сейчас не в состоянии говорить. Он хотел сказать, что он не готов к разговору и, в конце концов, она не имеет права вмешиваться в его жизнь таким бесцеремонным образом, но не смог, не решился выговорить ни слова. Его грозная тирада внезапно превратилась в слабое коротенькое «э-э» и судорожное подергивание шеи, которое при желании можно было истолковать как готовность к беседе.
— Итак, вы были у нее в то утро? — жестко спросила Лиля.
— Да, я… Да, — промямлил Кабаков гаснущим голосом.
— Вы видели ее?
— Да… Видел, да…
— Во сколько это было?
— Я не знаю. — Кабаков испуганно смотрел на ее четкий профиль, и ему снова начало мерещиться пугающее ее сходство с женщиной, которая в последние месяцы жизни стала для него навязчивой идеей, фатумом, роком. — Где-то в первом часу… — вымолвил он, мучительно вспоминая и собрав морщины у переносицы.
— Что было между вами?
— Ничего… Она… Она лежала на полу и не шевелилась.
— Она была жива?
— Не знаю… Нет… Да, не знаю.
— Как прикажете понимать? — поглядывая на часы, спросила Лиля голосом, в котором проскальзывало еле заметное раздражение. — Она была жива или нет?
— Не знаю… — Голос Кабакова сходил на нет. — Она лежала на полу… Там была кровь…
— Значит, вы вошли в квартиру и застали ее на полу, в луже крови?
— Да, я вошел и… И увидел ее. Она не шевелилась…
— И что? — Голос Лили приобрел металлический оттенок.
— Ничего, я ушел…
— Итак, вы застали женщину, мать своего ребенка, в луже крови, не вызвали ни врачей, ни милицию, а просто развернулись и ушли?
— Да, да, безусловно, да… Я подлец… Но… — Кабаков замялся, тщательно подыскивая слова. — Я боялся…
— Чего вы боялись? — спросила Лиля, наклоняясь к нему всем корпусом и всматриваясь в старческие испуганные глаза.
В это время прозвучал отдаленный автомобильный гудок. Приподнимаясь в кресле, Кабаков с видимым облегчением выдохнул:
— Такси.
— Да, это такси, — с сожалением повторила Анцупова, выпрямляясь. Она поняла, что Кабаков ускользает от нее, ускользает тогда, когда она только нащупала верный тактический ход к его признанию.
Гудок повторился.
— Пойдемте, — с досадой сказала она, беря в руки сумочку и букет цветов.
Она злилась на себя, злилась на то, что не могла вытянуть из Кабакова все подробности. Еще минут пять — и он выложил бы ей все, до мельчайших деталей. Он не утаил бы ничего, находясь под впечатлением ее сходства с покойной, испуганный их неожиданной встречей в пустом темном театре, в котором и шорох бегающих под полом мышей звучал громовым раскатом.
К сожалению, она не могла его задержать для окончания разговора — Кабаков мог пожаловаться потом, что его, больного старого человека, находящегося на грани инфаркта, насильно удерживали. А это было опасно для ее служебной репутации.
Лиля помогла Кабакову накинуть плащ, закрыть дверь кабинета и, бережно поддерживая его под руку, повела вниз по лестнице. Кабаков осторожно ступал по ступеням, как будто учился ходить, его шумное тяжелое дыхание гулко разносилось по пустынному зданию и напоминало натужную работу перегруженной машины.
Сторожиха выпустила их со служебного входа, покосившись на молодую хорошенькую спутницу актера: назавтра вся труппа будет шептаться, что он, маэстро Кабаков, выбрал себе новую пассию, на сей раз милиционершу.
Они сели в такси.
— Я не буду вас больше задерживать, — нежно сказала Лиля Анцупова. — А завтра, как условлено, мы ждем вас на Петровке. Возьмите ваши цветы, они уже немного завяли. Положите их целиком в холодную воду, и они поднимутся.
— Хорошо, — растерянно пробормотал Кабаков, высаживаясь около своего дома, и нетвердым шагом направился к подъезду, волоча длинные стебли цветов по асфальту.
— Вам помочь подняться? — крикнула ему вслед Лиля.
— Нет, спасибо, я сам, — прошептал он, не оборачиваясь.
И, едва красный огонек машины скрылся за углом, Кабаков обессиленно прислонился к стене дома и стал медленно оседать на землю, ловя пересохшим ртом вечерний сырой воздух.
Глава 29
РОЗЫСК В ТУЛЕ
Тула встретила Ильяшина затяжным скучным дождем, то усиливающимся — и тогда с деревьев сильными струями сбивало листву, то неожиданно затихавшим, чтобы через несколько минут припустить с новой силой. Зонт с набрякшей тканью уже не защищал от льющейся с неба стены воды, проседал, спицы немощно гнулись, потоки дождя заливали ноги, и легкие туфли Ильяшина наполнились холодной влагой.
