На вокзале Ильяшина никто не встречал. Но в управлении внутренних дел, куда его доставил лихой частник, на крутых поворотах веером разбрызгивавший лужи, его ждал лысый круглый полковник, немного смахивавший на Котовского. Это был Звягинцев, старый товарищ Костырева еще по академии.
— Ну, как там поживает Костырев? — загудел вместо приветствия Звягинцев, протягивая мягкую ладонь, широкую, как лопата. — Еще не отправили его на пенсию? Впрочем, что я говорю, кто его выгонит, такого специалиста — осиротеет сразу же МВД. Ну что ж, надеюсь, ученик достоин своего учителя.
— Я тоже надеюсь, — пробормотал Ильяшин, переступая с ноги на ногу. За время приветственной тирады с него уже налилась небольшая лужица, медленно растекавшаяся по полу.
Звягинцев предложил сесть и серьезно произнес:
— Я знаю про ваше задание. Что ж, дело, конечно, серьезное, упускать такого бандита никак нельзя. Но народу у нас совсем в обрез. Так что даю в помощь только одного человека — действуйте. Миша Будыка — опытный работник. У него есть список адресов всех малин, скупщиков краденого в городе. Покопайтесь, пошарьте. Если ваш Жмуров еще здесь, то он его достанет из-под земли…
Невеселый Ильяшин несколько приуныл. Его ждал большой город, притихший в ожидании, что на него обрушится десант под предводительством старлея. И десант в составе двух человек — самого предводителя и выделенного в помощники огромного флегматичного лейтенанта Будыки — яростно обрушился на город.
Два сыщика, переодевшись рядовыми обывателями, шастали по различным злачным местам, бандитским притонам, по толкучкам около рынков в призрачной надежде напасть на след Жмурова. Костя выучил мрачную физиономию Витька наизусть, так что теперь ему по ночам снился налысо обритый сизый череп, медленно парящий в вечернем воздухе. В руке череп сжимал маленький черный браунинг, грозя Ильяшину. Во рту черепа блистал пронзительным светом одинокий золотой зуб.
Ильяшин просыпался среди ночи в сыром гостиничном номере, по которому деловито сновали огромные шустрые тараканы, крупными глотками пил из графина кипяченую воду и с тоской натягивал простыню на голову, снова пытался заснуть, мучимый тревожными беспокойными видениями.
Время шло, а поиски Жмурова не приносили результатов. Набеги на малины ничего не давали. Однако попутно Будыка и Ильяшин получили устную благодарность от полковника Звягинцева за поимку мелкого воришки, стянувшего с дачи местного мэра телевизор, но основное задание оставалось невыполненным.
Шел пятый день пребывания Ильяшина в Туле. Костырев, разговаривая с ним по телефону, сказал: «Хватит там прохлаждаться. К концу недели возвращайся. У нас работы полно, народу не хватает, а тут еще новое дело подкинули».
Выслушав приказ о возвращении, Ильяшин с постным видом положил трубку служебного телефона и вышел в коридор управления.
— Слушай, лейтенант, зайди-ка в тринадцатый; кабинет, — бросил ему на бегу незнакомый майор. — Там какого-то старичка допрашивают, может, что полезное услышишь.
Допрашиваемый, сухонький благообразный старец, сидевший на стуле с видом святого апостола, добросовестно рассказывал лысому капитану что-то о телевизоре, который у него плохо ловит вечерние новости. Это был тот самый дед, на квартире которого, в частном тихом домике, отгороженном от внешнего мира густым палисадником, где наливались медовым соком анисовые яблоки, с белоснежной козой на привязи, такой же мирной и благообразной, как ее хозяин, недавно задержали воришку, стащившего с дачи мэра японскую технику.
— …Я и попросил Федюню: «Дай на подержание свой аппарат». Он парень добрый, принес мне. И говорит: «Бери, дед, пока, пользуйся. А у тебя за это пока поживет человек один». А и живи, мне-то что. Лишь бы человек тихий был. Ну и жил он месяц. Ничего не могу сказать, хоть по внешности и бандит бандитом, а тоже смирный. А мне без телевизора никуда — должон я вечерние известия смотреть, иначе совсем мохом зарасту…
— Так какой человек у тебя жил, дед? — спросил капитан, заполняя бумаги.
Ильяшин навострил уши. У него в ладони уже наготове лежала фотография Жмурова, изрядно истрепавшаяся после длительных мытарств по карманам лейтенанта.
— Какой человек! Известно какой, — ядовито сказал дед. — Ясно, что о двух ногах и об одной голове. А фамилия его мне ни к чему. Просили приютить, я и приютил по доброте душевной, молочком его поил…
— Посмотри, отец, — резко поднялся Ильяшин и подсунул деду фотографию Жмурова. — На этого похож?
— Этот и есть, — со спокойным достоинством ответил дед. — Только он сейчас малость волосатей будет.
— И где он? — почувствовав дрожь в кончиках пальцев и замирание сердца, спросил Ильяшин.
— Откуда мне знать, — съехидничал дед. — Ищи ветра в поле. Уехал, а куда не сказал.
— Когда уехал?
— В конце июня и собрал свои манатки. Попрощался, до свидания, мол, дед Кузя, спасибо тебе за доброту душевную. И уехал.
— Когда это было, точнее?
— Пенсия у меня должна была быть через три дня, значит… Двадцать седьмого и отчалил, что ли. — Дед возвел глаза к потолку, вспоминая.
Ильяшин разочарованно осел на стул. Он напрасно потерял столько времени, только лишь ради того, чтобы выяснить, что Жмурова давно уже нет в Туле. Целую неделю он мог бы проработать в Москве, и, глядишь, может быть, удалось бы выудить что-нибудь полезное…
Дедок хитрыми глазами посматривал на молодого милиционера, всем видом показывая, что ему еще есть о чем рассказать.
— А что, отец, к жильцу твоему кто-нибудь заходил в гости? — спросил Ильяшин.
— Заходить никто не ходил, а вот он сам…
— Что он сам?
— Кое-кому все пороги истоптал, — сказал дед и многозначительно замолчал.
— Кому же это?
— Маринке Опалихиной, с нашей улицы, — с готовностью отозвался дед.
— Это какой Маринке? — заинтересовался Будыка. — Не бабы Саниной ли дочке?
— К ей ходил, к ей. Любовь промеж ими такая случилась!.. Что не подходи!
— Знаю я эту Маринку, — заключил Будыка. — Известная прошмандовка. У нее с каждым, кто по вашей улице проходит, сразу любовь случается.
— Ты таких слов про нее не говори, — возмутился дед. — Она, чай, моя внучатая племянница.
— Ясно, — отрезал Ильяшин. — Поехали к внучатой племяннице.
Через полчаса они с Будыкой уже стояли на тихой окраине города, застроенной покосившимися частными домами, где посреди улицы мирно копошились в пыли куры и коровьи лепешки свидетельствовали о смычке города и деревни. Загорелые босоногие дети без штанишек задумчиво уставились на незнакомых людей, сосредоточенно копаясь в носу.
— Вот здесь она обитает, — кивнул Будыка на серый покосившийся домик, боком прижавшийся к густым зарослям малины.
Они тронули калитку и вошли во двор. Во дворе здоровая девица с разлетевшимися соломенными волосами, сверкая молочной белизной тела из-под короткого блеклого халата, развешивала на веревке детские рубашки.
