— Почему вы не рассказали об этом сразу?
— Мне было стыдно. И страшно… Я чувствую себя виноватым перед ней… Ведь она, может быть, была в то время еще жива, и я мог ее спасти. Но я побоялся даже подойти близко к ней. В тот момент мне почудилось, что она, как змея, рассеченная пополам, еще извивается, приподнимает голову, чтобы ужалить меня… Я был в шоке. А потом, после похорон, мне постоянно начало мерещиться ее мертвое лицо. Оно снилось мне, летело за мной по воздуху, когда я возвращался после спектакля домой, улыбалось мне и подмигивало, как будто говоря: не бойся, я не выдам тебя… Мне стало казаться, будто я виновен в ее гибели. Это, конечно, бред, наваждение, болезнь. Но она как будто преследовала меня и после смерти. Я в каждой женщине на улице угадывал ее черты…
— Вы никогда не слышали от Шиловской, что она собирается покончить жизнь самоубийством?
— Самоубийство?.. Не знаю… После фильма «Сказка, рассказанная осенью», помните, это там, где она играет женщину, которая, отравившись, умирает на коленях возлюбленного, Женечка обмолвилась, что это самая счастливая смерть, какую она желала бы для себя. Самый лучший выход, когда в жизни ничего не осталось, все сгорело дотла… Что она поступит так же, если у нее хватит мужества. Но… Я полагал, это были только слова, сказанные для эпатажа в компании друзей. При ее таланте, положении, успехе это был бы кощунственный вызов Богу.
— Как вы считаете, кому посвящено ее письмо? Вам?
— Да, я думаю, мне, — с усилием выговорил Кабаков и понурил голову. — Она любила меня с самой юности, сначала как учителя, потом как мужчину. Вы, наверное, знаете, что она родила от меня девочку.
— Значит, она ждала вас, приготовив прощальное письмо и приняв таблетки, — задумчиво сказал Костырев. — Она выпила их примерно за час до вашего прихода. Если бы вы застали ее живой, то возможно, были бы свидетелем ее агонии.
— Звучит невероятно.
— По словам Величко, Шиловская намеками дала понять, что двадцать шестого случится нечто такое, что потрясет всех. «Или пан, или пропал…» Величко подумала, что вы и Шиловская объявите о своей свадьбе, таким образом Шиловская исчезнет как препятствие с ее пути.
— Но о свадьбе между нами не было и речи!
— Теперь Величко полагает, что ее подруга подразумевала под сюрпризом собственную смерть.
— Но зачем? — удивился Кабаков. — Зачем ей приглашать меня, если она собиралась умереть?
— На самом деле Шиловская не собиралась умирать. Она намеревалась разыграть сцену смерти. Упаковки пантропанола недостаточно для летального исхода, хотя все признаки тяжелого отравления и агонии были бы налицо — холодный пот, бред, судороги, боли в желудке, спазмы дыхания, сначала усиление, а потом падение сердечной деятельности… Все случилось бы именно так, если бы не вмешался кто-то третий. Но кто это был…
Они замолчали, каждый думая о своем. Прервав размышления, Костырев осторожно спросил:
— Анатолий Степанович, вы, наверное, знаете, что ваша ученица воспользовалась пантропанолом. Кажется, вы тоже принимаете это лекарство.
— Да-да, я пью его уже полгода. Оно очень дорогое, конечно, но эффективное.
— Вы не предполагаете, как она могла его достать?
— Она могла купить в аптеке или с рук… Или взять у меня… Да-да, вы знаете, кажется, я начинаю догадываться… Месяца два назад у меня исчезла почти нетронутая упаковка пантропанола. Я думал, что потерял ее. Но может быть…
Костырев задумался. Еще один вопрос он хотел бы выяснить…
— Скажите, Анатолий Степанович, вы помните большой старинный перстень, который обычно носила Шиловская?
— Конечно помню, — с готовностью отозвался Кабаков. — У нас были частые споры из-за него. Я требовал, чтобы она снимала его во время спектакля, особенно когда он диссонировал с костюмом или с духом пьесы, но она отказывалась. Максимум, чего мне удалось добиться, — она поворачивала его камнем внутрь, чтобы не привлекать внимание зрителей.
— А когда видели мертвую Шиловскую, на ее руке было это кольцо?
— Кольцо… — задумчиво протянул Кабаков. — Не помню… — Он задумчиво потер массивный подбородок, напряженно хмуря высокий лоб. — Нет, по-моему, не было. Я отлично помню, она всегда носила его на среднем пальце левой руки. У меня в глазах стоит картина: она лежит, прижавшись одной щекой к ковру, правая рука под телом, левая откинута… Нет, у меня фотографическая память — перстня не было!
Костырев согласно кивнул. Именно в такой позе, как описывал артист, оперативники и застали Шиловскую. Это значит, он был последним, кто видел убитую в период между визитом Барыбина и приходом Тюриной.
— А вы не обратили внимания, какие вещи лежали рядом с телом?
— Нет, я ничего не видел, — пожал плечами Кабаков.
— Когда вы подошли к входной двери, она была приоткрыта?
— Да, примерно на ширину ладони.
— Вы вошли в дом, а дальше?
— Крикнул: «Женя, я пришел!» — и, не получив ответа, заглянул в спальню.
— Дверь спальни была закрыта?
— М-м-м, нет, открыта. Я вошел, увидел ее и…
— Вы ушли, затворив дверь за собой?
— Да… Кажется, да. Было так жутко… — Кабаков вздрогнул. Его седая голова печально наклонилась.
— Ну что ж, это, кажется, все, что я хотел узнать, — произнес Костырев. Он встал, собираясь уходить. — Я полагаю, что все недоразумения между нами исчерпаны. Осталось официально оформить результаты нашего разговора. Я пришлю к вам своих ребят, когда вы поправитесь. Хорошо?
Костырев вышел от Кабакова озабоченный. Еще вчера казавшееся ясным дело представляло собой смутную, непонятную картину. Картину, в которой вместо рисунка с единой композицией были четко вырисованы отдельные детали, представлявшие непонятную мешанину рук, ног, голов и предметов.
«Кто же этот неизвестный, вмешавшийся в планы Шиловской? — спросил сам себя Костырев, садясь в машину. — Кто же он?»
И сам себе ответил: «Не иначе как Жмуров. Не иначе».
Едва Костырев вошел в свой кабинет, как раздался робкий стук в дверь. Осторожно, боком, появилась Лиля Анцупова, глядя на своего руководителя большими виноватыми глазами. Она ожидала небольшой трепки за перегибы в работе с подследственным — весть об этом уже разнеслась по коридорам управления.
— Что такое? — хмуро спросил ее Костырев. Зачем делать выговор, если она и так понимает свой просчеты. В следующий раз будет умнее. И осторожней.
— Звонил Барыбин с жалобой. К нему будто бы пришел кто-то из наших сотрудников и набросился с кулаками, крича, что он убийца. Кто это был, Барыбин не знает. Охранники быстро выкинули это го человека и хорошенько намяли бока напоследок. Теперь Барыбин боится, как бы ему не влетело за конфликт с милицией.
— Так… Выясни приметы этого человека и чего он требовал. Потом доложишь. Опроси прочих людей, которые проходят по делу Шиловской, не было ли у них подобных инцидентов.
