— Не знаю, не видела, не замечала…
А ведь на самом деле она знала, видела, замечала… Но разве можно было доверить свои беды и тайны этим людям в белых халатах, которые все, как один, желали зла ее сыночку, ее единственному чадушке, ее Ванечке? Неужели же они на самом деле думают, что она будет выкладывать им как на блюдечке его подноготную? Да если бы ее поджарили на костре, они бы от нее ни слова правды не добились!
Между тем вопросы сыпались как из рога изобилия:
— Когда вы начали замечать изменения в поведении сына?
— Не замечала.
— Стал ли он в последние несколько лет перед совершением правонарушений более раздражительным?
— Не знаю.
— Он делился с вами своими переживаниями?
— Ваня всегда был очень скрытным мальчиком. Характер у него такой…
— Он любил животных в детстве?
— Все дети любят животных.
— У него кто-нибудь был дома?
— Да, однажды мы взяли четырехнедельного щенка.
— И как он относился к нему?
— Очень хорошо. Души в нем не чаял. Кормил, поил, возился с ним целыми днями, даже забывал про уроки…
— Конечно, водил гулять?
— Нет, ведь щенок был маленьким.
— Но ведь он, наверное, вырос!
— Нет, он погиб, прожив у нас только месяц, не больше.
— От чего?
— Не знаю. Просто умер.
— Вы показывали его ветеринару?
— Нет, нам показалось, что в этом нет необходимости. Ведь он был совсем маленький и слабый.
Трахиров что-то записал на листочке бумаги.
— Как реагировал ваш сын?
— Очень плакал. Рыдал целыми днями, взахлеб. Был безутешен. Мы с отцом даже предложили ему взять другого щенка, но он отказался.
— Почему?
— Не знаю… Ничего не знаю. — Посетительница неприязненно посмотрела на врача. Она в который раз оглянулась на дверь и заерзала на стуле, теребя ручки своей дерматиновой сумочки. — Скажите, а скоро?..
Трахиров вздохнул и неожиданно ощутил внутри себя противное бессилие. Примерно такое же ощущение возникнет, если долго долбиться о каменную двухметровую стену и потом осознать, что можно еще сотни миллионов лет биться об нее, раскровенить лоб, обломать ногти, но толку не будет.
Вскоре распахнулась дверь кабинета, и на пороге, робко держа руки за спиной, возник пациент в желтовато-голубой пижаме с фиолетовым больничным клеймом на боку.
— Здравствуй, Ваня, — спокойным и размеренным голосом произнесла посетительница.
Фигура в дверях молчала, замерев.
— Я принесла тебе передачу, — продолжала мать. — Жареная курица с чесноком, как ты любишь. И еще яблоки и виноград. И немного конфет. Твои любимые, «Космические».
Пациент осторожно вошел и, повинуясь протянутой руке врача, сел на свободный стул, опустив стиснутые руки между колен. На мать он почти не смотрел.
— Ванечка, не горбись, пожалуйста, — металлическим голосом произнесла мать, поражая врача своей образцово-ровной осанкой.
Иван послушно распрямился на стуле. Его слезливый взгляд то робко поднимался на родное лицо, то перескакивал на врача и наконец замер, уставившись в видимую только ему точку на поверхности стола.
— Как у тебя дела, Ваня? — строгим невыразительным голосом спросила мать.
Сизые губы медленно разжались, глаза неохотно оторвались от стола.
— Хорошо, — еле слышно прошелестело в воздухе.
Катализатор отчего-то отказывался действовать. Реакция двух веществ в лице пациента и врача не развивалась, как было запланировано, исходя из действия «схемы» и сильных эмоциональных воздействий в лице матери. То ли ошибка в расчетах, то ли некие неизвестные до сих пор свойства исследуемых веществ оказали свое пагубное влияние на этот процесс. Но было совершенно ясно: того, на что рассчитывал Трахиров, так называемого катарсиса, не произойдет.
Трахиров понял, что этот раунд борьбы он проиграл. А был ли тогда смысл играть все остальные?
— Ладно уж, иди, — снисходительно произнесла нянечка, отпирая четвертую палату. — Мать твоя очень уж просила… Только смотри без глупостей, а не то санитаров позову! Трахиров сейчас у главного, совещание у них какое-то… Десять минут у вас.
Слегка покачиваясь после недавнего расслабляющего укола, Иван вышел в коридор и направился вдоль палат в холл, где тускло светилось недреманное око телевизора.
— Ванечка! — Мать обрадованно всплеснула руками.
Подошла, обняла его за плечи, провела рукой по шершавой щеке.
— Я уже уезжаю, вот еле упросила выпустить тебя на несколько минут, попрощаться.
— Что уж, почирикайте, — снисходительно молвила нянечка. — Вреда-то небось нет, раз вчера уже виделись. Значит, сам врач разрешил…
Махнув рукой, она, по-утиному переваливаясь на коротеньких толстеньких ножках, заспешила по своим неотложным делам.
— Ванечка…
Он увидел близко от себя родные прозрачные глаза в ореоле легких, точно карандашные штрихи, морщин и зажмурился. Зажмурился, чтобы не заплакать.
Ласковая твердая рука гладила его голову, нагибала ее к себе, требовательно тянула вниз, лаская. Его лицо прижалось к коленям матери, и из глаз быстро-быстро покатились жидкие горячие капли, оставляя на щеках блестящие полоски влаги.
— Мама, спаси меня, — еле слышно прошептал он. — Мне здесь плохо, так плохо…
— Что нужно сделать, сыночек? — прошептала мать, бессильно кусая свои обесцвеченные временем губы. — Скажи, я все для тебя сделаю… Все-все… Все, что ни попросишь!
И он знал, что для него она сделает все, что бы он ни попросил. Абсолютно все! И он на это рассчитывал…
После короткого дневного моциона я сидела в своей комнате и размышляла над тем, что еще только четыре часа, то есть ровно двадцать два часа с момента моего вступления в новую должность, а я еще не наладила контакт со своей подопечной, ничего толком не выяснила, ни с кем не подружилась. Если исключить того любопытного милиционера в кафе, я вообще сижу здесь в своей комнате как кура на насесте. Пойти, что ли, от безысходности в тренажерный зал, покидать гири?
В уме я стала прикидывать хитроумные комбинации, каким образом можно втереться в доверие к моей «подруге». Попросить Стасика, чтобы он нас запер в одной комнате на пару дней, и тогда проблемы общения будут улажены? Отправиться с ней в туристический поход по предгорьям Кавказа?
И вдруг дверь без стука растворилась, и на пороге застыла нерешительная темная фигура. Это была Маша.
— Слушай, ты меня, кажется, искала, — спросила она, мучительно нахмурив лоб.
