Стеценко оставил воркотню вечной бунтарки без внимания. Наверное, лишь он один понимал всю серьезность положения.
Парнов жил на острове уже два дня. Точнее, два дня и три ночи. О, это были ужасные, бесконечно длинные и бесконечно холодные ночи, полные завывания холодного ветра, снежной крупы, больно секущей лицо, тщательно и тщетно заглушаемого страха перед темнотой и неизвестностью. Он ждал, когда кто-нибудь появится на острове. В том, что кто-то должен приехать, он даже не сомневался. В этом его убеждал и маленький запас консервов в рюкзаке, и небольшая стопка дров у построенного на берегу шалаша, и общая уверенность в том, что если его приняли за Вешнева, то недоразумение должно вскоре разрешиться. Остров явно готовили к приезду гостей. Спил веток для шалаша был свежий, дрова казались недавно нарубленными, старый ветхий причал носил следы недавнего ремонта. Или Вешнев явится собственной персоной, или моторист с катера вернется за ним, сообразив, что ошибся, высадив на острове не того человека.
А пока Парнов грелся у костра, пережидал дождь со снегом в утепленном еловым лапником шалаше, исследовал остров, ел зеленоватую клюкву и морошку и даже пытался охотиться, благо дичи здесь было полно. Остров оказался огромным, совершенно пустынным и необитаемым. Ни малейшего следа пребывания человека — ни консервной банки, ни следа топора, ни кострища обнаружить не удалось. Признаки цивилизации были только в одном месте — том, где Парнова высадил катер. Там имелись хотя бы старый причал, шалаш и наколотые дрова. И все! Впрочем, весь остров досконально Парнов обследовать не мог — непролазная вековая чаща и крутые валуны на берегу затрудняли передвижение. Оставалась слабая надежда, что он находится на огромном мысу, который острым клином вдается в водную гладь. Может быть, где-нибудь подальше есть перешеек, соединяющий остров с сушей? В ходе поисков удалось обнаружить русло пересохшей речушки с каменистым дном, которая извилистой лентой врезалась в глухой лес.
Два дня он грелся у костра и питался тушенкой и хлебом. То и дело прислушивался — не заурчит ли в туманной штормовой дали катер. Но нет, только ветер гудел в верхушках деревьев и хрустел сухой валежник под ногами. К исходу вторых суток, когда осталась последняя банка тушенки и краюха хлеба, Парнов понял, что надеяться на скорую помощь нельзя. У него есть ружье — надо охотиться. Тем более, что непуганая дичь буквально порскала из-под ног, пугая его шумным хлопаньем крыльев. Пушистые белки лениво перепрыгивали с ветки на ветку — казалось, их можно было схватить рукой, горностаи пушистыми змеями перебегали дорогу.
Ружье было явно старым, потрепанным, но вполне исправным. Напрягая память, Парнов вспомнил, как с ним обращаться, и углубился в лес, мечтая о том, как он набьет дичи и запечет ее прямо в угольях, обернув в широкие листья лопуха. Что-то подобное они ели с женой в Малайзии, у туземцев, и заплатили за это… Позвольте, позвольте… Чуть меньше двух сотен! А здесь все будет бесплатно…
Однако охота оказалась неудачной, несмотря на то что птицы спокойно сидели и терпеливо ждали, когда охотник изволит прицелиться. Но после выстрела, вспугнутые шумом, грохотом и пороховыми газами, они испуганно хлопали крыльями и взлетали целые и невредимые, не оставляя в качестве трофея даже перышка. Сначала Парнов думал, что ружье кривое и бьет в сторону. Он старался целиться немного вбок, чтобы внести поправку на точность, но это не помогало. Тогда, раздосадованный неудачами, он приблизился к столетней ели и выстрелил в упор в ее толстый, в обхват руки, ствол. Сизый дым рассеялся, лесное эхо стихло, а ствол остался стоять целый, без единой царапинки. Тогда Парнов понял — патроны холостые.
Он провел третью беспокойную ночь возле костра, вглядываясь в желтые языки пламени, лижущие черное небо. Утром жухлая трава под ногой хрустела как стеклянная и было так холодно, что, казалось, деревья звенели, качаясь на ветру. Потом, когда сквозь свинцовые тучи проглянуло робкое солнце, немного потеплело, и Парнов повеселел. Лес украсился золотом, кое-где в разрывах туч засветилось голубое небо.
Ближе к обеду раздался далекий глухой стрекот. Парнов насторожился — неужели катер? Он вышел на берег и до боли в глазах вглядывался в подернутую туманной дымкой водяную гладь. Но он ничего не увидел. Стрекот еще какое-то время повисел над водой, постепенно ослабевая, а потом затих вдали. Парнов вспомнил, как поступали герои кораблекрушений, оказавшиеся на необитаемом острове: они разжигали костры на берегу, чтобы их могли увидеть проходящие корабли. И в лесу загрохотал топор, разрубая поваленные ветром деревья.
У него еще оставалась надежда.
После обеда, когда участники экспедиции, разморенные свежим воздухом и сытостью, были бы не прочь вздремнуть, ветер нагнал свинцовые тучи с севера и пошел мелкий снег. Несмотря на это, Стеценко и Андрей Губкин стали собираться на разведку. Они проверили оружие, надели высокие охотничьи сапоги — вдруг придется пробираться через болото, захватили бинокль, фляжку с водой и немного сухарей на случай непредвиденных обстоятельств. На них была пятнистая форма защитного цвета, благодаря которой, едва шагнув в чащу, они тут же слились с листвой деревьев.
— Возвращайтесь скорее, мы будем вас ждать! — негромко крикнула Марушкина вслед. Но лес ответил ей лишь шорохом листвы и скрипом рассохшихся стволов.
После ухода разведчиков в лагере наступило сонное послеобеденное время. Забравшись в палатку и застегнув вход, чтобы не поступал холодный воздух, оставшиеся члены экспедиции принялись играть в карты. На них были надеты канадские полярные костюмы с электрическим подогревом, которые работали от батареек (подобную экипировку имеют серьезные полярники), маленькая керосиновая печка исправно гудела, распространяя теплый воздух, двойная прослойка палатки не пропускала холод извне, и игроки чувствовали себя вполне комфортно.
— Девятка пик! — Батырин, сто лет не игравший в дурака, вошел во вкус и эффектно шлепал картами об импровизированный стол. — А вот мы вашего валетика козырями-то и покроем…
— Интересно, когда они вернутся, — задумчиво произнесла Марушкина, посматривая на часы. — Три часа их уже нет.
— Разве что к вечеру, — вздохнул Слава Воронцов. — Семь километров по бурелому — это часа на три ходу да обратно… Да там еще… Раньше ночи и не ждите.
— Ой, я так волнуюсь отчего-то, — призналась Марушкина.
— А я вот нисколько, — беззаботно произнесла Лиза, издалека наблюдавшая за игрой. Она сидела, плотно обхватив руками коленки. — Ничего особенного… Подумаешь, я бы тоже могла, только меня не взяли! А этот Стеценко… Тоже мне командир-восемь дыр!.. Я, например…
Она не успела договорить, как раздался дальний выстрел, эхом прокатившийся по острову. Марушкина побледнела, Батырин вскочил на ноги. Лиза удивленно раскрыла рот.
— Что это? — ошеломленно прошептала она.
— Стреляли, — также шепотом ответил Батырин.
— Ясно, что стреляли, — почти насмешливо сказала Лиза. — Но кто стрелял?
Она на четвереньках выползла из палатки. Холодный ветер бросил в лицо горсть дождя со снегом. Вслед за Лизой из палатки выбрались и остальные.
