— Миссис Эндрюс, я… я не привыкла управлять хозяйством, и я вынуждена положиться на вас. Это хорошее дело? Его милость не рассердится?
— Его милость будет, без сомнения, доволен. Это будет первое дело христианского милосердия в этом доме с тех пор, как умерла мать его милости, упокой, Господи, ее душу. Потому что… — Она смолкла, глаза ее увлажнились. — Я не думаю критиковать его милость, миледи. Джентльмены не задумываются о таких вещах, я хочу сказать…
— Я понимаю.
— Благодарю вас, миледи. Я прослежу, чтобы ваши распоряжения были исполнены.
Несмотря на ее уверения, я слегка тревожилась по поводу реакции Клэра. Никто не назвал бы его бессердечным, и уж конечно не я, видевшая от него столько доброты. Но его замечания об арендаторах наводили на мысль, что его не волнует их благоденствие.
Я не считала, что миссис Эндрюс должна скрыть все от Клэра, она тоже так не думала. Должно быть, она поговорила с ним сразу по его возвращении в этот вечер, ибо это было первое, о чем он упомянул, увидев меня.
— Итак, вы взялись за добрые дела, — сказал он, улыбаясь.
— Вы не возражаете?
— Почему я должен возражать? Благотворительность — лучшее занятие для леди, но до известного предела.
— Какого предела? Он замялся:
— Есть опасность заразиться. При вашем состоянии здоровья…
— Я не предполагала лично выхаживать больного, — сказала я. — Но вы же знаете, тиф у меня уже был.
— Это не убережет вас от других болезней. Ну, хорошо, хорошо, все это доставит вам удовольствие, надеюсь. Признаюсь, вы так и видитесь мне с корзиночкой, полной лекарств, с лицом, сияющим от сознания собственной добродетели, вы помогаете больным и утешаете несчастных. Прелестная картина!
Конечно, он взывал к моему самолюбию. Когда он описывал прелестную картину, я едва ли уловила добродушное презрение в его голосе.
Как бы там ни было, но мой визит в деревню пришлось отложить. Я не была достаточно безрассудна, чтобы рискнуть выйти в такой дождь. Я вынуждена была занимать себя дома. И в один прекрасный день, когда Клэра не было, я послала за миссис Эндрюс и попросила показать мне дом. Первая удачная попытка отдавать приказания придала мне смелости.
Экскурсия разочаровала меня. Как все школьницы, воспитанные милыми старыми дамами, подобными мисс Плам, верхом романтической прелести я считала старинные развалины. Красивые комнаты, обставленные современной мебелью, не вызывали у меня интереса. Я грезила о замшелых потайных часовнях, разрушенных колоннах, увитых плющом, рыцарских доспехах и подземной темнице — лучше двух. Когда мы осмотрели комнаты первого этажа и спальни для гостей, я с невинным видом сказала своей провожатой:
— Я думала, что дом очень стар.
— Так и есть, миледи. Центральная часть дома была построена в пятнадцатом веке. Это крыло современное — ему меньше ста лет. Второе крыло даже древнее, чем центральная часть, боюсь, оно в слишком скверном состоянии, чтобы его осматривать. Дедушка его милости запер его как необитаемое. Одно из желаний его милости — восстановить его, но работы еще не начаты.
— Ну, в таком случае центральная часть. Ее можно видеть?
Миссис Эндрюс посмотрела на меня с сомнением:
— Там сплошные сквозняки и холодно, миледи. Ваше здоровье…
— Я сильнее, чем кажусь, — парировала я.
Меня начинали раздражать постоянные ссылки на мое здоровье. Мой тон был резок, и миссис Эндрюс поспешила заверить:
— Как скажете, миледи.
Мы с трудом пробрались в центральную часть дома, но увиденное полностью искупило все неудобства. Там действительно сильно сквозило и было холодно, но там была именно та глухая старина, о которой я мечтала. Я глубоко вздохнула от восхищения, когда мы оказались в конце комнаты, которую миссис Эндрюс назвала Большой галереей. Это была длинная зала с высокими потолками и окнами, до которых было не дотянуться. Она была обшита панелями. Грубо обработанное дерево потемнело от времени. По стенам висели фамильные портреты Клэров.
Если до сих пор миссис Эндрюс не проявляла энтузиазма, то здесь она была в родной стихии. Она знала историю дома лучше самого хозяина и могла рассказать о каждом портрете. Было жутковато смотреть, как нарисованные лица возникают из мрака, когда старая леди освещала их одно за другим.
Один из самых непривлекательных портретов изображал первого барона Клэра. Мне он совсем не понравился. Его довольно странное лицо казалось грубой карикатурой на тонкие черты Клэра. Старый головорез — по мнению миссис Эндрюс, его дела были под стать его внешности — был изображен в латах, в которые он был одет в битве при Босворте, где и заслужил титул барона. Нетрудно было догадаться, что он был на стороне победителей, и я, припомнив один из коротких уроков истории мисс Плам, сделала лестное замечание, показавшееся мне уместным:
— Значит, он сражался за короля Генриха VII, против узурпатора. Как мы, девочки, сокрушались о его маленьких племянниках, которых Ричард III задушил в Тауэре!
Миссис Эндрюс с изумленным видом открыла рот, собираясь что-то сказать. Закрыла его, а потом все же решилась заговорить:
— В этих местах о нем рассказывают по-другому, миледи.
— О ком?
— О короле Ричарде. Он правил на севере много лет, и эти дикие йоркширцы говорят о нем, как будто он умер только вчера! Говорят, он был убит, так записано в летописи Йорка: «Наш добрый король Ричард, убитый, к великой скорби всего города». Поверите ли вы, миледи, что в деревне есть люди, которые до сих пор плюются при упоминании Тюдоров и зовут короля Генриха «этот пришелец из Уэльса»? Для предков его милости было непросто утвердиться в этих краях, его не признавали соседи, считавшие, что он предал истинного короля. В их глазах Тюдоры были узурпаторами.
Я взглянула на узкие окна и заметила толщину старых стен.
— Поэтому дом был выстроен, как крепость?
— Да, — кивала миссис Эндрюс. — Первый барон всю жизнь прожил в страхе, однажды его подстерегли в засаде и чуть не убили. После этого он заперся в этих стенах и уже никогда не выходил наружу. Говорят, он стал скрягой и каждую ночь ходил по залам, проверяя запоры на окнах и дверях, и караулил свое зарытое золото.
— Должно быть, он стал одним из семейных привидений. Трудно и представить себе более подходящую фигуру для этой роли.
— О да, — повеселев, согласилась миссис Эндрюс. — Как вы поняли, миледи, это одна из легенд, до которых так падки суеверные люди. Говорят, он гуляет до сих пор, и свет его факела можно увидеть снаружи через оконные проемы. По крайней мере, он не касается жилой части дома.
Она хихикнула, а я сказала, пытаясь подстроиться под ее непринужденность (все-таки безрадостный день, темная зала и этот страшный портрет наводили на мысли о призраках):
