Мы с Фрэнсисом поселимся в Йорке. У него там старый друг, врач, которому он станет ассистировать, и со временем унаследует его практику. Мне будет жаль расстаться со своей красивой комнатой. Вначале я ненавидела ее. Особенно когда просыпалась ночами и плакала от кошмаров. После того как мы с Фрэнсисом поженились, он переехал в комнату Ады. Так было лучше. Когда я начинала плакать, он тут же приходил, садился на кровать и держал мои руки, пока я не просыпалась и не убеждалась, что мой кошмар – только сон.
Сегодня я поняла, почему присутствие Фрэнсиса успокаивает меня, в то время как присутствие Ады – нет. Мои ночные кошмары были всегда о нем. Снова и снова, ночь за ночью, я видела, как он лежит мертвый. Часть меня, та бодрствующая часть, знала, что он спасен и жив. Но другая часть – та Харриет, что пряталась во тьме внутри меня, – не верила в это. Она скрылась, захлопнув потайную дверь внутри меня в тот момент, когда камень вылетел из руки Вольфа, и она поняла, что ничто и никто – ни на Небесах, ни на Земле – не сможет предотвратить его падение. Дверца все еще оставалась закрытой, и вторая Харриет, плененная кошмаром, как муха паутиной, находилась в заточении своего прошлого и памяти о нем.
Я думала, пока прятала в башне свой дневник, что буду первым человеком, который прочитает его. И надеялась, что он сослужит свою службу, но не догадывалась, какую важную роль он сыграет в будущем. Когда я все перечитала, все события, изложенные в нем, то вдруг отчетливо осознала, что все кончено, история закрыта, все мое прошлое закрылось, как книга, которую прочитали до последней страницы и захлопнули.
Но должна быть дописана заключительная часть. Я перечитывала последние записи, когда услышала шаги в коридоре – торопливые, тяжелые, я бы узнала их из тысячи. Я закрыла дневник и оставила его лежать на столе, на виду. Потом встала. Дверь моей комнаты открылась, и мне показалось, что я услышала, как та, внутренняя, дверца открылась тоже.
Он стоял на пороге, внимательно глядя на меня, и вдруг его плечи выпрямились, он глубоко вздохнул, как будто с его спины сняли тяжелую ношу.
Я протянула к нему руки.
– Мой любимый, самый дорогой и единственный на свете, – сказала я.
