– Господи, но в каком же качестве вы намерены зарабатывать себе на жизнь? В качестве компаньонки? Или гувернантки?
– Вам нет нужды проявлять свой сарказм, мистер Дауни. О да, я знаю – если ты порядочная женщина, то выбор невелик. И вы назвали те немногие виды деятельности, которые для меня открыты. Но это так несправедливо! Несколько лет я была секретарем и помощницей своего отца. Он обучил меня; он говорил, что никакой мужчина не смог бы работать лучше. Почему я не могу использовать этот свой опыт?
Одеревеневшая челюсть мистера Дауни отвалилась. Я по-настоящему шокировала его; и только его убежденность в том, что мое душевное здоровье пошатнулось от горя, избавила меня от немедленной – и весьма строгой – отповеди.
– Дитя мое, мы не можем изменить мир, даже если хотим этого. Я уверен, что вы умны – так же как и любая девушка в Англии. Но вам никогда не удастся занять должность секретаря.
– Почему бы и нет?
– Почему... почему... потому что, мисс Гордон, гувернантку нанимает хозяйка дома, а секретаря нанимает джентльмен. Секретарь многие часы проводит наедине – наедине! – со своим хозяином. За закрытыми дверьми, мисс Гордон! Должен ли я сказать больше?
Я испытала острое искушение попросить его предоставить дальнейшие объяснения. Пошире раскрыть глаза и умолять объяснить мне... Но у меня не хватило духу и дальше досаждать ему.
– Нет, – вздохнула я, – вам нет нужды делать это. Но я думаю, что вы только что незаслуженно оскорбили всех джентльменов Англии.
– Мистер Рэндэлл Гордон выразил желание, чтобы вы оставались здесь до возвращения его и вашей тети, которое ожидается в течение двух недель, – сникшим голосом сообщил мистер Дауни. – К тому времени, я убежден, простое здравомыслие подскажет вам, каким образом действовать дальше.
Я покорно улыбнулась и не сказала ни слова. Провожая моего гостя взглядом до двери, я продолжала улыбаться. Ну а потом вернулась в кабинет и уселась в большое отцовское кресло. Это было не кресло, а просто античная руина; долгие месяцы я билась за то, чтобы, наконец, выбросить его. Но теперь была рада, что мне это не удалось. Некоторое время я просто сидела в кресле, водя пальцами по растрескавшейся коже. А потом придвинула к себе лист бумаги, опустила отцовское перо в ониксовую чернильницу, которую он привез домой из Греции, и стала писать.
* * *
Понадобилась примерно педеля, чтобы по почте пришли первые ответы на мои письма. Я написала коллегам моего отца, которые хорошо знали его, а также меня. Все они ответили – весьма вежливо – и сообщили о том, что не нуждаются в секретаре. Здесь я потерпела поражение. Но отец обладал недюжинным упрямством, которое проявлял со свойственной ему мягкостью и спокойствием, а я была его дочь. Я дала объявление в газеты.
Это было ошибкой. Мистер Дауни был прав, а я ужасно, ужасно ошибалась. Объявление только дало повод к неправильному истолкованию. Я получила два ответа. Когда я возвращалась со второго собеседования, мои пальцы просто жгло огнем после пожатий “джентльмена”, который искал “обученного секретаря по антиквариату”.
Сумерки спустились раньше, чем мне удалось добраться до дому. Я была слишком утомлена и слишком унижена, чтобы позвонить и приказать зажечь огонь и подать чай. Поэтому я сразу же отправилась в библиотеку и бросилась в отцовское кресло. Я безуспешно пыталась вернуть себе отцовское мужество и чувство юмора. Я думала о своем будущем. Без сомнения, другие варианты были куда хуже Рэндэлла.
Мне представилась мисс Миллз, компаньонка моей тети – сухая палка в образе женщины, всегда одетая в поношенные коричневые платья. Она постоянно моргала, а одна ее щека дергалась в нервном тике. Еще была девушка – мисс Аллеи? – которая служила гувернанткой в семье лорда А. Наша горничная рассказывала мне о ней; слухи ходили по всему Лондону. Мисс сбежала с младшим сыном, и лорд А. оставил мальчика без гроша. Тогда галантный юноша отказался жениться и бросил гувернантку.
Мисс Миллз или мисс Аллен – рабство или позор. Я подумала, что по большому счету предпочитаю позор. Но ни та, ни другая судьба не казалась мне привлекательной.
Мисс Миллз, мисс Аллен или – Рэндэлл. Я не видела его несколько месяцев, и мне было трудно вспомнить, как он выглядит. Я знала, что он высок, что его каштановые волосы редеют на макушке, что у него густые усы, которыми он непомерно гордится, но я не могла собрать его черты воедино. Его лицо было круглым и вечно покрыто румянцем; одевался он элегантно. Может быть, даже слишком элегантно? Его перчатки были чересчур тугими. А может быть, это его руки были слишком пухлыми – пухлыми и мягкими, словно тесто, а при прикосновении оказывались неприятно холодными. Если я выйду замуж за Рэндэлла, думала я, он получит право когда только захочет трогать меня своими холодными руками.
Я шагала взад и вперед, в отчаянии сжимая пальцы, когда Эллен внесла записку, которую только что передал ей гонец. Я не торопилась прочесть ее. Я полагала, что это – приглашение от мистера Дауни, который уже предлагал мне пожить некоторое время с ним и его женой. Но самое ужасное, что в записке могло быть сообщение о прибытии Рэндэлла. Я попросила Эллен зажечь огонь и принести мне чай и выпила две чашки, прежде чем посмотрела на записку. И только тогда я поняла, что она написана незнакомой рукой.
Почерк принадлежал мужчине, в этом не было сомнений – тяжелые черные буквы были небрежно начертаны поперек страницы:
“Если Д.Г., которая характеризует себя как опытного секретаря по антиквариату, прибудет завтра в отель “Тревеллерз”, в 10 часов утра, она сможет представить свои рекомендации. Спросить мистера Гэвина Гамильтона”.
“Тревеллерз” оказался тихой, респектабельной гостиницей в Блумсбери, недалеко от музея. Я спросила мистера Гамильтона, и клерк направил меня на второй этаж. Когда я стучала в дверь, то почувствовала, как вспотели мои руки под перчатками. Через минуту низкий мужской голос приказал мне войти.
Комнату наполнял свет, лившийся из окна напротив двери. Он ослепил меня, так что я могла видеть лишь очертания человека, с которым говорила. Он был высок и держался как джентльмен, но больше я почти ничего не разглядела.
Довольно долго он стоял без движения и не говорил ни слова. Молчание становилось странным. Нервничая, я уже решилась было заговорить, когда, странным образом дернув квадратным плечом, он шагнул вперед и вышел из луча света. Тут я в первый раз ясно увидела его: это был мистер Гэвин Гамильтон, хозяин Блэктауэра.
При виде этого лица я лишилась дара речи. Я была приучена к уродливым лицам; никого из друзей моего отца нельзя было счесть образчиком мужской красоты. Но лицо, которое смотрело на меня, было не просто уродливо – оно было ужасно. Оно было изуродовано. По одной стороне лица – от брови до подбородка – шел синевато-серый шрам, который морщил его плоть и нарушал линию рта.
В остальном же его лицо было вполне обычным, хотя его черты были слишком резки, чтобы его можно было назвать красивым. Это лицо было длинным и худым, с высокими скулами и прямым, выдающимся вперед носом. Его глаза были темны и широко посажены под тяжелыми бровями. Усов он не носил, и его густые черные волосы были подстрижены короче, чем того требовала мода. Какой-нибудь другой мужчина, имеющий подобный шрам, постарался бы, насколько возможно, спрятать его под волосами. Но только не мистер Гэвин Гамильтон.
