Тут дверь, хлопнув, отворилась, и во двор выбежала Бетти. Она была одета в темную накидку, капюшон был плотно натянут на ее кудри, и она несла с собой коробку.
– О, Иан, мисс, я тоже еду! – воскликнула она, подбегая к нам. – Я буду горничной молодой леди.
Иан, подсадив свою любимую в карету так, словно она была знатной леди, посмотрел на меня:
– Хозяин хотел сначала поговорить с вами, мисс.
У меня не было никакого желания говорить с ним. Мне не хотелось ни видеть его, ни слышать его голос – этот низкий, грубый голос, который был столь незабываем и который был так не похож на голоса других мужчин. Но... Вскоре во двор вышел Гэвин.
Его голова была непокрыта. Ветер трепал его темные волосы и раздувал складки его килта. Повязки, которую он носил на протяжении трех дней, видно не было, его руку поддерживал плед, перекинутый через одно плечо и закрепленный простой серебряной брошью. Он шагал, словно Сатана среди ярости небес, широким свободным шагом и с высокомерно вскинутой головой; и я подумала, сколько лет понадобится мне теперь, чтобы изгнать из своей памяти этот образ.
– Что ты думаешь о погоде? – крикнул он Иану, который уже сидел на козлах.
Иан покачал головой, и хозяин кивнул:
– Ты должен гнать что есть мочи. Вам нужно добраться до Данкелда до того, как пойдет снег, – если, конечно, это возможно.
Затем он повернулся ко мне. Он старался не встретиться со мной взглядом; его глаза перебежали от моего рта на мои волосы, а потом уклонились в сторону.
– Если все пойдет удачно, вы доберетесь до Данкелда сегодня же к вечеру, а завтра будете в Эдинбурге. Там вы остановитесь в доме моего поверенного. Проследите, чтобы он получил вот это.
Я взяла пакет, который он мне подал. Это был маленький, туго перевязанный бечевкой пакет, который, судя по всему, содержал в себе письма. Вместе с ним хозяин вручил мне тяжелый кожаный кошелек.
* * *
Четырьмя часами позже мы во весь дух приближались к Каслтону. Путешествие в Блэктауэр показалось мне изматывающе тяжелым, но нынешнее было сущей пыткой. Хотя окна в нашей карете были плотно закрыты, холод становился все сильнее, а свинцовая темнота неба походила на сумерки. Снег все еще медлил. Отдельные нежные хлопья лениво кружили в воздухе, тая на окне; но сильного снегопада пока не было.
Напряжение тряской езды начало сказываться на Аннабель. Я не обращала внимания на постоянные вздохи миссис Кэннон; она была так обложена подушками, что не могла так уж сильно страдать. Но я беспокоилась о девушке: она была бледна, а ее личико вытянулось. Однако я оценила ее мужество. С самого начала пути она не произнесла ни слова жалобы. Я наклонилась вперед, чтобы поговорить с ней:
– Уже не так долго, Аннабель. Мы остановимся пообедать, и я уверена, что у тебя будет время отдохнуть.
Она взглянула на меня, потом в сторону и с холодной неторопливостью отвернулась. Я не винила ее. Не было сомнений в том, что она полагала свое юное сердце разбитым. Я знала, что на самом деле оно невредимо, иначе она не была бы такой злой. Когда что-то разбивается, силы покидают тебя, внутри не остается ничего, кроме пустоты.
На фоне темного окна резко выделялся профиль Аннабель, и в нем была какая-то странная взрослость. Она больше не выглядела ребенком. Она выглядела как... в моем сознании всплывали какие-то обрывки воспоминаний. Сначала я думала, что меня напугало то, что она стала похожа на своего отца, но стоило мне сравнить черты девушки, сидящей напротив меня, с теми, которые навечно запечатлелись в моей памяти, как я сразу поняла, что в них не было настоящего сходства.
Неожиданный порыв ветра бросил в стекло пригоршню белых хлопьев. Обернувшись, я увидела Рэндэлла, трусившего за каретой. Я скорее догадалась, чем узнала, что это был Рэндэлл; очертаниями его фигура была похожа на узел с тряпьем, а его лицо было скрыто за шарфами и платками. Он выглядел удивительно жалким.
Я почувствовала себя больной. Мои веки отяжелели. Я была так утомлена, что даже тряска кареты едва ли могла заставить меня бодрствовать. Мои глаза закрылись. И воспоминание тайком проскользнуло в сонную пустоту сознания.
Оно толчком разбудило меня, я выпрямилась на сиденье, у меня перехватило дух. Мои руки поднялись к горлу и ухватились за завязки моей накидки, словно бы они, а не мои собственные мысли душили, не давали впустить воздух в легкие. Это невозможно, думала я в ужасе. И тем не менее...
Если это было правдой, это так многое объясняло! Приезд Эллиотов в Глендэрри и их странный интерес к хозяину; и тот черный момент моей жизни на продуваемом ветрами утесе, где я боролась за свою жизнь, схватившись за невидимую руку; о да, и даже загадочный смех Ангуса, и печальная старинная баллада...
Нет. В конце концов, баллада не имела никакого значения. Это было бы слишком чудовищно. Картина и без того была ужасна – не столько из-за того, что уже произошло, но из-за того, что произойдет еще. Неуклонное стремление Гэвина отослать всех нас из дома получило новое и ужасающее значение. Что он задумал? У меня не было сомнения, что у него созрел определенный план. Что это могло быть? Он ведь не мог ничего поделать, кроме разве...
– О, нет, – произнесла я вслух. – Только не это...
Миссис Кэннон вытаращила на меня свои глаза, но Аннабель даже не повернула головы. И тем не менее она меня слышала; мускулы на ее щеке дернулись и застыли снова. Я гадала, как много она знает. Не так много, в этом нет сомнений – а может быть, и вообще ничего. На одну секунду я вдруг решила рассказать ей всю правду – или то, что, как я думала, было правдой. Но тут же отмела эту мысль. Она бы мне не поверила.
– Мисс, вам нехорошо?
Я думала, что Бетти спит. Проследив за ее встревоженным взглядом, я увидела, что мои руки сжимаются и разжимаются и мечутся, словно испуганные животные. С усилием я успокоила их.
– Нет, – сказала я. – Нет, со мной все в порядке.
И это было правдой. Пока я произносила эти слова, ответ пришел сам собой. Я знала, что я сделаю.
Вскоре показались дома Каслтона, и лошади замедлили шаг, исторгнув у бедняжки миссис Кэннон вздох благодарности. Мы въехали во двор гостиницы и остановились. Мы путешествовали около шести часов, был полдень.
Я вылезла из кареты едва ли не раньше того, как колеса перестали вращаться. Ветер обдал меня словно ледяной водой. Теперь мой разум работал ясно, и я не чувствовала холода. Но теперь сама погода была моей заботой, Я тревожно посмотрела на небо. Снег все еще шел негусто. Он лишь слегка припорошил, словно сахарной пудрой, мертвый старый вереск. Тучи все еще сгущались.
Иан слез с козел. Его лицо было ярко-алым от холода, но он весело улыбнулся мне и помог женщинам выбраться из кареты. И все это время у меня в ушах звучал голос Рэндэлла, который, полагая, что его никто не слышит, изрыгал самые странные и удивительные ругательства.
