– Чем я могу помочь? Может быть, мне взять на себя передачу известия о смерти Питера миссис Грант? Кажется, я знаю, где можно ее найти. Она должна быть в школе.
Я выговорил эту тираду машинально и тут же пожалел о том, что вызвался сделать.
– Если вы друг семьи, то, конечно, будет лучше, если вы это сделаете.
Мой собеседник произнес эти слова с явным облегчением. Еще бы!
– Она, вероятно, вам потом сама позвонит.
– Хорошо, – согласился он и добавил: – Тело доставили на базу сегодня утром.
* * *
Хэмилтон Холл, частная школа для детей небогатых обитателей северного Лондона, занимала обшарпанный особняк на пересечении Хэмилтон Террас и Сент-Джонс Вуд-роуд. Из выстланного плиткой вестибюля каменная лестница вела через пять этажей к стеклянному потолку. Вдоль всей лестницы висели предупредительные медные таблички, запрещающие ученикам скатываться по перилам. Откуда-то сверху до меня доносилось хоровое пение – где-то в классе дети пели по-французски.
Я не предупредил Бриджет Грант о своем приходе. Мне показалось, что лучше будет не волновать ее по телефону.
Я прошел по коридору и нашел комнату с матовыми стеклами в двери, на которой значилось: «секретарь школы». Женщина с пучком волос на затылке и щедро напудренным лицом сидела за электрической пишущей машинкой.
Я спросил, можно ли увидеть миссис Грант. Секретарь заглянула в расписание.
– Миссис Грант сейчас на уроке. Музыкальный анализ. Потом у нее будет «окно». Вы подождете?
Она проводила меня в отделанную деревянными панелями преподавательскую комнату и подала чашечку кофе. На большом столе почетное место занимала кофеварка, рядом стояло блюдо с печеньем и поднос с фарфоровыми чашками. У стен стояли диванчики и кресла, а на одной из стен висела грифельная доска с приколотыми на ней объявлениями, графиком отпусков и расписанием.
Минут через десять прозвенел звонок, потом сразу раздался топот ног по каменной лестнице. Комната стала заполняться преподавателями, которые складывали книжки и наливали себе кофе.
Бриджет Грант появилась со стопкой слайдов в руках. В костюме с юбкой в складку и свободном жакете она выглядела подтянутой и очень привлекательной. Только некая отрешенность во взгляде и чернота вокруг глаз говорили о недавней трагедии. Глядя на нее, я поразился, до какой степени Анна была похожа на мать – даже походкой и особенной грацией в движениях, а еще изяществом тонких рук и щиколоток.
– Миссис Грант!
Она встревоженно обернулась на мой голос.
– Кит?
– Извините за внезапное вторжение. Мне надо с вами поговорить. Мы можем куда-нибудь пройти, где нам не помешают?
– Вон там – годится? – Она указала на нишу огромного венецианского окна. – Или, если желаете, можно найти свободный класс внизу. Сейчас там никто не занимается.
Мы нашли пустую комнату, которую только что покинули ученики. Металлические стулья были расставлены полукругом, на доске мелом было написано: «Все религии равноценны. Обсудить». А ниже тем же почерком приписано: «Я не верю в Христа… Я верю только в себя. Джон Леннон (1940–1980)».
Мы уселись на стулья.
– Миссис Грант, – начал я, с трудом справляясь с волнением.
– Кит, называйте меня Бриджет, ладно? Хоть мы и в школе, но мы же добрые знакомые.
– Бриджет, – повторил я. – Прямо не знаю, как и начать…
И я пересказал ей телефонный разговор, сказал про укус змеи, про то, что труп Питера был найден в дебрях недалеко от базы Моко.
Она выслушала меня в полном молчании, с неподвижным лицом, выжидая, когда я закончу. Пока я не упомянул о том, что тело было доставлено в лагерь, она цеплялась за малейший шанс, надеясь, что я кончу тем, что Питер получил противоядие и был спасен.
Потом с силой сжала мою руку и беззвучно заплакала.
– Скажите, что это неправда, Кит, – еле выговорила она. – Такое не может случиться дважды, не может. Питер – единственное, что у меня оставалось. Почему вы мне это говорите, такое не может быть правдой!
Прозвенел звонок, и в класс ворвалась ватага учеников с яркими сумками и папками. Увидев нас, они вразнобой выпалили: «Извините, миссис Грант!» – и, пятясь, скрылись в шумном коридоре.
– Может быть, позвонить кому-нибудь? – спросил я. – Надо с кем-то связаться?
– Нет, – горько качнула она головой. – Звонить некому. У меня никого не осталось. Моей семьи больше нет.
– Хотите, я отвезу вас домой? Я на машине.
Она взяла сумочку, и мы поехали на Белсайз Парк. Бриджет указывала мне кратчайший путь. Это занятие на время отвлекало ее от острого ощущения горя. Мы пришли в дом, я приготовил чай, зажег газовый камин. Потом позвонил на базу в Бразилию и смотрел, как Бриджет разговаривает с руководителем партии. Держалась она замечательно. Сухо и деловито осведомилась о том, выписано ли свидетельство о смерти, о формальностях, связанных с переправкой тела из Бразилии на родину. Она подтвердила, что желает, чтобы тело Питера привезли домой, чтобы похоронить его рядом с Анной.
А потом силы оставили ее. Она упала в кресло, то самое кресло, в котором сидела, проверяя тетрадки в тот вечер, когда Анна впервые привела меня сюда, чтобы познакомить с матерью. Больше часа тело ее сотрясалось в рыданиях. Поначалу я чувствовал себя неловко и хотел было уйти, но не смог оставить ее наедине с горем. Я не знал, что говорить, как утешать несчастную женщину. В маленьком древнем холодильнике я нашел консервированные креветки и яйцо и приготовил ей сандвич. К моему удивлению, она его съела.
– Кит, – сказала она, – вон там на полке сверху лежит альбом с фотографиями. Подайте его мне, пожалуйста.
Альбом выглядел совсем новеньким, страницы были покрыты защитной пленкой.
– Только на прошлой неделе закончила его составлять, – сказала она. – Анна бросала фотографии где попало, а мне давно хотелось их собрать, да все руки не доходили.
Она стала медленно переворачивать страницы, но глаза ее не видели фотографий, она погрузилась в свои скорбные мысли.
Потерять ребенка; я даже помыслить не мог, что было бы, если бы я лишился Кэзи. Я вдруг явственно представил ее себе в итальянском ресторане, грустно склонившейся над розовой скатертью. Меня пронзило острое чувство вины за то, что мы с Салли так бездумно разрушили свою семью и заставили это невинное существо страдать. Когда Кэзи было три годика, я по какой-то дурацкой бесшабашности просто оставил свой дом. Сперва психологически, потом буквально. Никаких разборок между нами не было. Я просто незаметно ретировался, как человек, вошедший было в переполненную кабину лифта. Увидел, что лишний, – и отступил назад. Теперь, в этом доме, мной овладело позднее раскаяние. Потому что, покидая Салли, я бросил Кэзи. Я сам, по собственной воле отказался от своего ребенка. А Бриджет, которая одна воспитала детей, лишилась их, того не желая, сначала одного, потом другого.
