— Не знаю. Доктор Редвуд сообщит вам, как только это станет ясно.
— У меня ведь туберкулез? Да?
— Да. Не понимаю, почему вы до сих пор не обратились к врачу?
— Не люблю врачей.
— Но у вас муж врач!
— В этом и кроется причина!
Голос ее сорвался, и она закашлялась. Лесли достала из тумбочки бумажный платок.
— Когда откашляетесь, бросьте платок в мешок рядом с постелью — это снижает риск распространения микробов.
Женщина зашлась в судорожном приступе кашля, и платок тотчас же окрасился кровью.
Лесли встала:
— Я пришлю вам сиделку.
— Не уходите! — слабо выдохнула Дебора. — Я умираю!
— Не говорите чепухи!
Тем не менее Лесли села и снова заговорила. Она не знала, сколько прошло времени — ей показалось, что целая вечность, — когда наконец открылась дверь и в палату вошел Филип.
— Здравствуй, Дебора. Как ты себя чувствуешь?
— Плохо.
Лесли хотела было подняться и уйти, но Редвуд, бросив на нее суровый взгляд, покачал головой.
— Мне очень жаль, что я навязываюсь тебе, — заговорила Дебора. — Тебе это, наверное, неприятно?
— Было бы хуже для нас обоих, если бы ты попала к другому врачу. В конце концов, ты все еще моя жена.
— Вот как?
Он покраснел.
— Рад, что ты не утратила своего сарказма. Такие вещи обычно свидетельствуют о том, что пациент идет на поправку.
— А я твой пациент? Как это неэтично, Филип! Ты ведь терпеть не можешь, когда нарушают этику!
Редвуд демонстративно уткнулся взглядом в бумаги, которые держал в руке, потом сказал:
— Дебора, ты серьезно больна, и я не вижу смысла скрывать от тебя правду.
— Что ты собираешься делать?
— Оперировать тебя.
— Неужели без этого нельзя обойтись?
— Нельзя.
— Что, неужели все настолько плохо?
Он не ответил.
— И кто будет оперировать?
— Профессор Зекер. Он лучший в мире специалист. Я уже заказал разговор с Цюрихом и сейчас жду ответа.
Она протянула к нему руку:
— Филип, мне страшно!
— Не нужно бояться, дорогая. — Он склонился над ней. — У тебя все будет хорошо. Это я тебе обещаю.
Лесли тихо вышла из комнаты.
Было почти четыре, когда она закончила обход и пришла к себе, но едва успела войти, как Филип вызвал ее по телефону в свой кабинет. По его лицу Лесли догадалась, что дела обстоят не лучшим образом.
— Только не надо говорить, что у Зекера тоже пищевое отравление.
— Хуже. Он на месяц уехал в Америку! Откладывал эту поездку с лета и вот наконец на этой неделе выбрался!
— Когда он отбыл?
— Сегодня утром. — Редвуд провел рукой по волосам. — Если бы только я заказал разговор вчера вечером!
— Кто-нибудь еще может его заменить?
— Нет.
— В чем состоит операция?
— Резекция легкого.
Сердце Лесли заколотилось от волнения.
— Сложная операция.
— Поэтому я и волнуюсь. И Зекер был одним из первооткрывателей в этой области. Это он научил меня всему, что я знаю. — Он встал из-за стола и принялся вышагивать по комнате. — Если бы только можно было придумать какой-то другой выход!
— Почему ты не можешь оперировать сам?
— Это невозможно!
— Но ты же делал это раньше?
— Да. Но пациенты не были моими близкими. Когда ко мне под нож ляжет Дебора… — Он посмотрел на свои руки и яростно сжал кулаки. — Нет, я не могу!
— Ты должен, Филип. Иначе она умрет.
Он снова сел за стол и, взяв нож для резки бумаги, подержал его на ладони, потом отбросил в сторону.
— Скажи, пусть готовят операционную.
— На какое время?
— На семь.
Лесли уже была в дверях, когда он остановил ее:
— Подожди! Ты можешь… дать телеграмму сэру Лайонелу? Ему лучше вылететь сюда.
— Я сделаю это прямо сейчас. — Лесли сочувственно посмотрела на него. — Удачи, Филип!
В семь часов Лесли вошла в операционную. Она была напряжена до предела и с поразительной отчетливостью ощущала все, что видела вокруг, — сверкающую сталь инструментов, белизну эмалированных подносов, стерильность сложенной стопками марли. Анестезиолог готовил свои препараты и только на мгновение поднял голову, когда в операционную на каталке привезли Дебору. Но неужели эта неподвижная белая фигура, укрытая простыней, — та самая Дебора, с которой Лесли разговаривала сегодня днем? Нет, сейчас это такой же пациент, как все остальные нуждающиеся в срочной медицинской помощи.
Вошел Филип. Сестра завязала ему халат, помогла натянуть перчатки. В хирургической маске он подошел к операционному столу. Казалось, он не видит вокруг ничего, кроме лежащего перед ним тела. Бесстрастным, неузнающим взглядом он скользнул по лицу Лесли. Наконец он едва заметно кивнул, и тотчас же фигуры в белых халатах полукружием застыли вокруг стола словно мраморные изваяния. Взяв из рук операционной сестры инструмент, уверенным движением он сделал первый надрез. Руки его были тверды, движения — неторопливы и вместе с тем точны. Лесли завороженно смотрела, как, раздвинув кожу, он внедрился в плоть. Треснули надрезанные ребра, и показалось больное легкое.
Сквозь какую-то пелену Лесли ощущала хруст накрахмаленных халатов и эту атмосферу напряженной тишины, нарушаемой лишь позвякиванием инструментов да краткими отрывистыми командами самого Редвуда. Медленно проходил час за часом, нестерпимым жаром тропиков палил электрический свет ламп. Восемь часов. Десять. Жара становится все более невыносимой, и сестра все чаще отирает пот со лба Филипа. Но ни одного раза не оторвал он взгляда от стола, и Лесли не могла не изумляться уверенности и чувствительности, с какими производили каждое движение эти несущие исцеление руки.
В четверть двенадцатого он наконец поднял глаза:
— Тампоны на местах?
Сестра кивнула, и через несколько минут все было кончено — он наконец выпрямился и, потирая поясницу, устало отошел от стола. Лесли посмотрела на свои руки, с удивлением обнаружив, что они дрожат. Спрятав их в карманы, она отвернулась, наблюдая за тем, как из операционной бесшумно вывозят каталку, и только потом отважилась заглянуть в предоперационную к Филипу. Он стоял, низко склонившись над раковиной, и Лесли поспешила уйти, закрыв за собою дверь.
Когда он вышел в коридор, лицо его было серым, но он вполне владел собой.
