Она разжала пальцы левой руки, оперлась о буфет, подняла щетку над головой и ударила ею в потолок.
Гори все синим пламенем…
«Д».
Не услышав ответного стука, она подняла швабру к потолку и стукнула во второй раз.
К чертовой матери…
«А».
И тут на смену сомнениям пришло неистовое возбуждение.
— Пропади все пропадом! — решительно сказала она и еще раз изо всех сил ткнула ручкой швабры в потолок.
«Восклицательный знак».
Гейл полулежала на диване, прислонившись спиной к валику и положив босые ноги на гобеленовую подушку.
— Я хотела спросить… — Гейл сделала паузу и решительно произнесла: — Как вы попали в мою квартиру?
Эндрю сидел на диване, положив ногу на ногу. Казалось, что его занимали только булочки, кофе и принесенная сверху маленькая дыня.
— Меня впустила миссис Тревор, — признался он, ставя на стол кружку. — Я воспользовался ее доверием.
Гейл почти успокоилась. После суточного дежурства ее слегка клонило в сон.
Она посмотрела на Эндрю поверх ободка кружки.
— Иными словами, вы ее обманули. — Суровость обвинения смягчалась смешливыми искорками в глазах, которые Гейл не подчинялись.
— Я не лгал ей, — начал оправдываться Эндрю. В его грудном голосе слышался смех. — Мои намерения были чисты.
— О да, намерения у вас были, — возразила она, откидываясь на валик и ставя на кофейный столик пустую кружку. — Но я сильно сомневаюсь, что их можно назвать чистыми.
На губах Лавкрафта появилась лукавая улыбка.
— Вы сомневаетесь в моей искренности?
Гейл взяла подушку и прижала ее к груди.
— Честно говоря, я сомневаюсь во многом.
Возбуждение, которое она испытывала, когда стучала в потолок, бесследно исчезло. Гейл была слишком умна, чтобы не замечать сигналов, которые начал подавать ее рассудок при появлении Эндрю Лавкрафта. Эти предупреждающие сигналы полыхали как неоновая реклама.
До этой секунды им обоим было легко и весело. Может быть, действительно настало время вести себя так, как подобает двум взрослым людям, а не смущенным старшеклассникам, решившим впервые познать секс?
Должно быть, Эндрю тоже почувствовал перемену обстановки, потому что взял ногу Гейл и неторопливо положил ее к себе на колени. Ткань его джинсов коснулась ее обнаженной лодыжки. Это было не менее возбуждающе, чем прикосновение мужских пальцев к подошве.
— В чем тут сомневаться? — спросил Эндрю, начав массировать ее стопу. — Гейл, это реальность.
Реальность? Она закрыла глаза и задумалась. Тем временем пальцы Эндрю продолжали делать свое дело, заставляя ее тело расслабляться. Реальность… Не в том смысле, что это чувство будет длиться вечно. Можно ли считать реальностью простую физическую тягу?
— С меня достаточно реальности, — тихо сказала она. — Я сыта ею по горло. Во всяком случае, сейчас.
— Вам хочется романтики?
Гейл открыла глаза. Эндрю сосредоточенно смотрел на ее ногу. На его лоб падала прядь волнистых черных волос.
— Нет, Энди, — ответила она, заставив его поднять голову. — Я не кокетка. Но я должна повторить сказанное. О том, что не могу позволить себе серьезный роман.
Руки Эндрю остановились, но продолжали крепко держать ее стопу.
— Я знаю, что вы скоро уедете, — вполголоса сказал он. — Дар предвидения дан немногим. Но разве мы всегда должны думать о будущем?
— Живи сегодняшним днем и бери то, что тебе предлагают? — Да, черт побери, хоть раз в жизни дай себе волю! Слишком долго она думала о будущем. Но Гейл не была уверена, что сумеет дать себе волю. Она к этому не привыкла.
Или сумеет?
Она хочет Эндрю. Отрицать это не имеет смысла. Кому будет плохо, если она ради разнообразия воспользуется тем, что само плывет в руки? Если ее раз в жизни перестанет заботить то, что случится или чего не случится завтра?
Стоит ли уступить искушению и хотя бы ненадолго забыть обо всем на свете или нет? Гейл этого не знала. Она твердо знала только одно: ее сопротивление Эндрю не будет долгим.
Сегодня она уже проиграла одну битву за жизнь. На вторую у нее просто не хватит сил.
Она протянула руку и развязала шелковую ленту, скрепляющую волосы. Потом потерла затылок кончиками пальцев и распустила волосы по плечам.
— А что будет дальше? — спросила Гейл, не уверенная, стоит ли продолжать этот легкомысленный разговор.
Эндрю поднял ее правую ногу и прижал основание ладони к пятке. Гейл инстинктивно вытянула уставшую голень и блаженно застонала.
— Дальше? Вот что, — ответил он, делая то же самое с ее левой ногой. — Вы расслабитесь. Сейчас вы слишком напряжены и измучены.
Гейл опустила голову на валик.
— Трудная ночь, — сказала она, закрыв глаза.
— Много работы?
— Не так уж. Просто она была слишком… длинной. Сегодня утром у меня умерла пациентка. — Признавшись в этом, Гейл почувствовала, что у нее защипало глаза от слез.
— Понимаю, — с сочувствием сказал Эндрю. — Но вы занимаетесь этим достаточно давно и знаете, что нельзя спасти всех, как ни старайся. Радость моя, иногда это выше наших сил.
Гейл открыла глаза и посмотрела на Эндрю сквозь пелену слез. Сострадание смягчило его чеканные черты. До сих пор Гейл была одна, и ей было не с кем поделиться радостями и печалями своей профессии. Конечно, сестры и сиделки люди отзывчивые, но где это видано, чтобы врач, не сумевший вылечить больного, рыдал в жилетку какой-нибудь нянечке? На работе Гейл держалась как кремень и не позволяла себе распускаться. А дома тоже крепилась и твердила себе, что единственный способ выжить — это аутотренинг, которому их с братом научили родители.
Но сегодня ей хотелось плакать как ребенку, ощущать объятия Эндрю, слышать его невразумительные утешения и уверения в том, что все будет хорошо.
— Ненавижу, когда побеждает эта гадина, — сказала она, пытаясь проглотить комок в горле.
Эндрю положил ее ногу на колени, взялся за лодыжку и продолжил массаж.
— Какая гадина? — спросил он. Его лоб прорезала тонкая морщина.
Она вытерла слезы тыльной стороной ладони.
— Смерть. Мы сделали все, чтобы спасти эту женщину, но у нее уже не было сил, чтобы выжить.
Он не ответил, продолжая снимать напряжение в лодыжках Гейл и ожидая продолжения рассказа.
— Мне уже приходилось терять пациентов. Это не зависит ни от квалификации врача, ни от его усилий. Но на этот раз все было по-другому. Я видела такое, от чего вас по ночам стали бы мучить кошмары, но никогда не встречалась с такой жестокостью и страстью к самоуничтожению. Даже когда работала в Далласе, а в больших городах случается всякое.
