— А до утра она останется грязная?!
Поскольку я точно знала, что до утра ее никто не увидит, то вывод напрашивался сам собой: страдания неодушевленной чугунной посудины он ставил превыше моих.
То же творилось и с грязной посудой. Когда я после ужина расслабленно забиралась в кресло с намерением покурить и попить чаю, Синявский всякий раз напоминал мне, что посуда еще не вымыта. Ну и что? Кто сказал, что тарелки следует мыть немедленно после еды? Синявский сказал! И сдвинуть его с этой мысли не мог никто: «Убери со стола, помой посуду и кури на здоровье». При этом Валера не стоял на месте, а стремительно развивался. Я боялась, что еще немного, и он захочет, чтобы я мыла посуду во время обеда или ужина: закусил салатиком — помыл тарелки; съел суп — опять бегом к раковине; закончил с бифштексом — опять туда же.
Иными словами, наблюдалось коренное несовпадение жизненных установок: я считала, что жить надо так, как приятно, удобно, комфортно и интересно, а Синявский считал, что жить нужно правильно, упорядоченно и размеренно.
Сами понимаете, договориться такие разные люди не могут. И вот в один прекрасный день, когда мы с Васей расследовали дело об убийстве бизнесмена Гарцева
[1]
, Синявский не вовремя попался Васе под горячую руку. Момент и вправду был напряженный — за мной гонялись бандиты, число трупов росло, расследование топталось на месте, короче, Вася был расстроен. Нет, я его не выгораживаю, я просто хочу сказать, что не надо было Валере попадаться Васе на глаза. Увы, капитан Коновалов не сдержался.
С тех пор прошел год. И вот Синявский позвонил и уныло предложил «отметить день нашей последней встречи». Заметьте, как элегантно сформулировал. Не день конца нашего романа и не день начала нашей сепаратной жизни, а день последнего свидания. Высоко? Высоко. И я сама предложила ему вечер субботы. Кто ж знал, что произойдет убийство и мне придется торчать в «Роще» до утра понедельника?
Дозвониться Синявскому с тем, чтобы перенести встречу, мне не удалось — дома его не было, а его замечательной мамочке я не стала бы звонить даже под дулом пистолета. Просто не приехать — тоже не вариант. Во-первых, Валеру жалко, а во-вторых, любая необязательность всегда доводила его до исступления. Я уже не говорю о его общеизвестной злопамятности.
Сидя в баре и попивая кофе, я мучилась над решением неразрешимой задачи и все больше впадала в меланхолию. Вася, конечно, молодец и, как всегда, здорово устроился. В интересах дела он записал меня в число подозреваемых, пустил «утку», что меня видели в районе третьего этажа между десятью и половиной одиннадцатого, рассказал «по секрету» болтливой администраторше о том, что у меня с убитой был страшный конфликт, почти драка. Козел Алешин, кстати, это подтвердил. Короче, из меня сделали кровожадного монстра, хладнокровно убивающего всех своих обидчиков, и официально запретили покидать пансионат до понедельника. Теперь все участники семинара провожают меня любопытно-настороженными взглядами, а администраторша шарахается от меня как от чумы и на всякий случай ходит с перочинным ножиком в кармане. Наивная женщина! Разве ножиком от меня защитишься?
Появление у стойки бара Трошкина меня не обрадовало — меньше всего сейчас я была склонна к светской беседе.
— О чем грустим? — весело спросил он. — Не требуется ли гуманитарная помощь?
— А вы меня не боитесь, Александр Дмитриевич? — ласково улыбнулась я. — Я же возглавляю список подозреваемых в убийстве?
— Как вам сказать? — Трошкин посмотрел по сторонам. — Место людное, вы — без подушки, у меня — пистолет в кармане. Нет, не боюсь.
— Ну-ну, — зловеще протянула я. — Наше дело предупредить. Потом не жалуйтесь.
— К тому же, — беспечно продолжил Трошкин, — не вы одна в списке подозреваемых, я тоже там. Так что не надо так уж задирать нос. Нас много, и все мы страшные. И если вы грустите по этому поводу, то…
— Нет. Мне просто очень надо уехать, а нельзя, — зачем-то призналась я.
— Нельзя? Почему? — удивился Трошкин.
— Здрасьте! Нам же всем велено жить здесь до понедельника.
— Жить — да. Но так вот, чтобы и носа отсюда не высовывать, — такого договора не было, — возразил он.
— У вас не было, а у меня был. Вы видели этого страшного оперативника? Коновалов, кажется. Зверь, а не человек. Он так скрежетал зубами во время разговора со мной, что у меня до сих пор в ушах скрипит. — Я поежилась, изображая, как мне неприятно вспоминать про Васю.
— Да, мерзкий тип, — согласился Трошкин. — Одно утешает, что тупой. А раз тупой, то его и обмануть легко.
— Да? — Я с надеждой подалась вперед. — А как?
— Тихонечко спускаемся в баню…
— Там моемся…
— Нет. — Трошкин засмеялся. — Оттуда есть запасный выход в парк. Садимся в автомобиль, вы прячетесь под курткой, я — за руль, и через десять минут мы на свободе. И не благодарите меня, такой пустяк, мне будет неловко.
У меня и в мыслях не было его благодарить, однако после последней реплики я ударилась прямо-таки в кликушество: и родненьким называла Трошкина, и благодетелем. Когда же я, наконец, успокоилась, он предложил мне зайти в номер, переодеться и ждать его у входа в баню.
— Хорошо, я постараюсь одеться как-нибудь так, чтобы меня не узнали, — пообещала я.
— А я? Как я вас узнаю? — таинственным шепотом спросил он.
— В правой руке я буду держать веник, а в левой — тазик. Кстати, как я попаду обратно в пансионат?
Трошкин не растерялся:
— Точно так же. За кого вы меня принимаете, Александра? Могу ли я бросить девушку в темном лесу одну? Отвезу вас в Москву, а потом в лучшем виде доставлю сюда.
— Но я пробуду там часа два, — с угрозой произнесла я.
— Какое совпадение! У меня тоже в Москве дело на два часа! — обрадовался Трошкин. — Так что вперед, собирайтесь.
План удался, и через полчаса мы уже въезжали в Москву. Я старалась не думать о том, что будет, если Вася обнаружит мое отсутствие. Трошкин, надо отдать ему должное, всю дорогу старался отвлечь меня от мыслей о разъяренном капитане — он рассказывал мне о своем фонде «Наша демократия», о нуждах народа, о планах реформирования экономики и о многих других полезных вещах.
У ресторанчика, где была назначена наша встреча с Синявским, Трошкин галантно распахнул мне дверь и громко спросил, хитро косясь на поджидавшего меня Синявского:
— В котором часу подавать машину, Александра Дмитриевна?
— В девять, голубчик, — на ходу бросила я и устремилась к другу Валере с широкой улыбкой.
Синявский затравленно наблюдал за нами.
— Теперь ты ездишь на «Мерседесе», — кисло констатировал он. — Вот время-то летит.
— Ах, это? — рассеянно ответила я. — Нет, это служебный. А так-то у меня небольшой джипчик. Знаешь, надежнее и безопаснее.
