— Костичкин? — уточнила я. — А кто убил его? Нагиев?
— Да, Нагиев, — кивнул Воронин. — А Наташа эта должна была только вызвать Савичева… мы ее сразу из Задольска прихватили… как приманку. А она зачем-то вызвала Смолинцева… думала, что вдвоем с Савичевым они… Нагиев стрелял в Смолинцева, потому что они сопротивлялись, ну и…
— Стрельба в больнице — это понятно, — произнесла я. — Максим пришел в себя, вот-вот заговорил бы, а лишние свидетели, понятно, не нужны. Кто, кроме Нагиева и Есипова, был в больнице?
— Молчи, с-сука! — прохрипел из угла Карась и сжался в ожидании очередного симоновского пинка. Без сомнения, лестный эпитет «сука» был адресован не мне, а милейшему господину Воронину.
Воронин съежился и косо посмотрел сначала на меня, потом на Суворова.
— Убрать Смолинцева приказал Конышев, — тихо сказал он, — он же велел по выполнении задания уничтожить Нагиева. Прямой приказ исходил от него, я лишь передал его…
— Кому? — резко спросила я. — Впрочем, можешь не отвечать. Тут гадать много не приходится. Олегу Башкову, не так ли?
— Вот сука! — раздалось из угла. На этот раз относилось это явно ко мне, и я порадовалась, когда дерзкий Карась получил от Симонова по башке.
— Судя по всему, угадала, — резюмировала я, — Олег Михайлович вообще к своему делу относится добросовестно и с подчеркнутым профессионализмом, так что я не сомневаюсь, что было бы с нами, догони он нас тогда на Сережи ной «копейке».
— Ничего, мы у него за все спросим, — процедил Савичев и подумал, что как странно… он вынужден требовать ответа за содеянное у людей, которых он считал самыми близкими. Мать, Наташа… вот теперь Наташин брат, который, правда, никогда не был его другом, благо разница в возрасте была велика, но все же не первый встречный.
И вот Юля… ее дядя и ее отец были теми людьми, которых он больше всего ненавидел.
И, самое страшное, она знала это и тем не менее посмела сказать ему: я люблю тебя.
А Наташа?..
Его размышления были прерваны глухим стуком: это Воронин, обессилев от боли, потери крови и противоречивых, иссушающих эмоций, медленно сполз со стула и ничком упал на ковер, сильно стукнувшись при этом головой.
— Потерял сознание, — констатировал Демяша, прощупывая воронинский пульс. — В больницу его надо.
— А этих в СИЗО, — хмуро проговорил Суворов, — и я звоню прокурору, чтобы выписывал ордер на арест Конышева.
Юля покачала головой.
— Бесполезно.
— Что? — Суворов обернулся, с любопытством рассматривая человека, осмелившегося возразить ему, Александру Ивановичу Суворову, президенту ХК «Кристалл».
— Вы не сумеете поймать его, — проговорила она. — Папа уходил и не от таких. Я сама дорого бы дала, чтобы он был там, где ему надлежит находиться, — в тюрьме. Очень больно ненавидеть собственного отца, Александр Иванович.
— Ах, да, я и забыл… — почти смущенно выговорил он. И в этот момент зазвонил телефон на журнальном столике.
— Вот и он, — тихо проговорила девушка. — Я знаю, что это он.
— Кабздец вам, уроды! — отрядил высказывание забитый в самый угол нижними конечностями Симонова Карась. — Кондор вас вздрючит…
— Возьми трубку, Юля, — сказала я, — может, он еще и не знает, что эта хата его провалена.
— Но не думайте, что я буду его подставлять, — твердо сказала Юля. — Алло, я слушаю.
— Юля, это ты? — произнес мужской голос с металлическими нотками в тембре. — А Воронина нет, что ли?
— Кого, папа? — переспросила девушка.
Я переглянулась с Суворовым.
— А он спит, — ответила Юля, — выпил водки и задрых.
— Сдурел он, что ли? Ну ладно, позови тогда к телефону Савичева.
— Кого?
Возглас Юли прозвучал резко, как выстрел, и мы поняли, что Конышев сказал что-то из ряда вон выходящее.
— Да ладно, Юлька, не дури, — проговорил Кондор довольно сурово, — я что, не знаю, что он там, ухажер твой, понимаешь. Давай, давай, быстро, у меня времени мало!
Юля оторвала трубку от уха и нерешительно взглянула на Савичева.
— Меня, что ли? — спросил он, поймав ее настороженный взгляд.
Она молча передала ему трубку.
— Здравствуй, Алеша, — сказал Кондор и чуть слышно усмехнулся, — вот и пришлось хотя бы поговорить.
— Да, нам есть, о чем поговорить, Иван Всеволодович, — холодно сказал Савичев.
— Я очень сожалею, что пришлось убить Смолинцева и некоторым образом причинить моральный ущерб Наташе, твоей девушке… но спорт — это жестокий мир, и не приходится считаться деньгами и кровью.
— И что это за плач Ярославны, господин Конышев? — насмешливо спросил Савичев, чувствуя, как от волнения и ярости колючий холод бежит по спине. — Я не понимаю, к чему эти слова.
— Я допустил ошибку, мой мальчик, — холодно прозвучало в трубке, — и эту ошибку мне указала твоя мать. Я не должен был вмешиваться в твою жизнь, тем более что… а, ну да ладно.
Не телефонный это разговор.
— Господин Конышев, говорят, вы крестный отец задольской преступной группировки, а вы говорите со мной, как какой-нибудь высокопарный идиот из мексиканского телесериала…
— Помолчи, коли не умеешь говорить? — резко прервал его Конышев и после паузы добавил:
— Ты будешь играть в последней игре за «Кристалл». Я даже разрешаю тебе победить мою команду.
— Как великодушно, — процедил Савичев, — надо же!
— Если бы не одно обстоятельство, я бы тебе показал, щенок, как говорить со мной, — насмешливо-угрожающим тоном проговорил Конышев.
— Из-за моей матери?
— И из-за твоего отца.
— При чем тут отец? Он умер, когда я был еще пацаном, — почти забыв, с кем говорит, произнес Савичев.
— Вот потому, что он умер, я и отпускаю тебя самого решать свою судьбу. И не подумай, что беру на себя слишком много. Одним словом, я уезжаю из вашего города завтра утром.
— До завтрашнего утра вас арестуют, — сказал Савичев, — так что уезжайте сейчас, а мы будем играть с вами в кошки-мышки.
Суворов, который уже в самом начале разговора взглянул на определитель номера и, вздрогнув, пробормотал: «Идиот… из „Братиславы“ звонит…» — сейчас что-то яростно надиктовывал по своему «мобильнику» невидимому абоненту.
В ответ на реплику Савичева Кондор рассмеялся и ответил кратко, как отрубил:
— Я отдаю вам Воронина и его придурков взамен Смолинцева и других пострадавших.
А когда вы приедете в номер, откуда я вам сейчас звоню, то ты, Леша, найдешь здесь свою Наташу. О Юле я настоятельно прошу тебя забыть.
