— Ты прав: вместо того, чтобы радоваться тому, что ты несешь меня на руках по заснеженным улицам покупать леденцы, я упиваюсь одиночеством, которое когда-то ощущала…
— Вот именно!
— Хм… Я исправлюсь… Уже исправилась… — после небольшой паузы выдохнула она.
Я заглянул в ее расширившиеся зрачки и мысленно хмыкнул: с легкостью отодвинув то, что осталось в прошлом, Илзе в считанные мгновения сосредоточилась на настоящем и потянулась ко мне всей душой…
Упражнения на подстройку, которые обычно получались через пень-колоду, вдруг выполнились сами собой, и я, даже не закрывая глаз, растворился в чувствах жены, при этом умудрившись не потерять своих.
Взгляд Илзе тут же полыхнул радостью — она поняла, что мне удалось! И улыбнулась:
— Ну что, смог почувствовать нас обоих?
— Да…
— Складка ткани…
— Между моей левой рукой и сгибом твоего колена…
— Бусинка…
— Давит на позвонок…
— Сердца…
— Твое колотится чуть быстрее…
— Ронни?
— Да?
— Стой…
Я замер, полуприкрыл глаза и понял все, что она вложила в это слово…
…Поддерживать состояние прозрения удавалось без особого труда: я не вглядывался ни в прохожих, ни в подворотни, но видел каждое движение, каждый силуэт или подозрительный след. При этом я совершенно точно знал, что нам с Илзе ничего не угрожает: парень с топором, чье лицо несколько раз мелькнуло между досками забора, собирается колоть дрова, тетка, пытающаяся выплеснуть помои из окна, дождется, пока мы пройдем мимо, а пес, с лаем выскочивший на улицу, бросится не на нас, а на хромого мельника, который вот-вот завернет в ближайший переулок.
Что интересно, это ощущение всезнания почти не требовало внимания: я контролировал окружающее пространство совсем крошечной частью сознания, а всем остальным вслушивался в чувства Илзе. И плавился от вожделения.
Улыбка на лице Бродяги, с которым мы чуть не столкнулись на лестнице 'Висельника', тоже выглядела не так, как обычно: тем же краешком сознания я увидел, что Отт искренне рад нашему с Илзе счастью. И, кажется, даже гордится тем, что служит нам обоим.
Впрочем, стоило мне внести жену в комнату и закрыть за собой дверь, как из головы вымело все посторонние мысли: соскользнув на пол, моя супруга вжалась грудью в мой живот и еле слышно попросила:
— Не выходи из него, ладно?
…От прикосновения ее пальчиков к затылку у меня ослабли колени: я почувствовал не только нежность и ласку, но и безумное, почти невыносимое желание, обуревающее жену. Когда Илзе приподнялась на цыпочки, понял, что ее сводит с ума не только предвкушение поцелуя, но и дрожь, сотрясающая мое тело. А когда она выскользнула из кольца моих рук и распахнула тулуп, ощутил, что она хочет, чтобы я видел, как она раздевается…
…Скользнувшая по краю сознания мысль о том, что занятия любовью превращаются в тренировку, чуть не вышибла меня из состояния прозрения, и для того, чтобы в нем удержаться, мне пришлось подстраиваться еще раз. Как ни странно, после того, как я закончил, ощущения снова изменились — скажем, аромат снега и свежести, который мы принесли с улицы, куда-то пропал; вонь от прогорклого масла и подгоревшего мяса, доносящаяся с кухни — тоже, а вот запахи волос и кожи Илзе усилились в несколько раз. Зрение тоже изменилось: стол, изрезанная ножами лавка, сундук для вещей и стена комнаты, находящиеся в поле моего зрения, словно потускнели и отдалились, а лицо и тело жены стали намного ярче и как будто ближе.
Про ощущения, которые я испытывал, вообще не говорю: когда из-под медленно задирающей вверх нижней рубашки выскользнула грудь жены, я на миг потерял способность связно мыслить; когда Илзе, отбросив рубашку в сторону, провела пальчиками от ключицы к соску — почувствовал, что не дышу уже целую вечность, а когда она приоткрыла розовые губки и прошептала слово 'хочу…', понял, что уже несу ее к кровати…
…То, что у нас получилось потом, трудно выразить словами: если еще совсем недавно мне приходилось вслушиваться в дыхание Илзе, чтобы понять, чего именно ей хочется в тот или другой момент, то тут я это ЗНАЛ. Поэтому дарил ей те ощущения, которых ей не хватало.
Она делала то же самое. Первые несколько минут… А потом, почувствовав, что у нас получается, вдруг взяла и перестала чего-то хотеть. Или… или нет: она словно растворилась во мне, а ее и мои желания стали чем-то единым. После чего я изменился в последний раз: научился ощущать, не касаясь, чувствовать НАС и прозревать ближайшее будущее!
Да, именно будущее — я знал, что и как сделает Илзе еще до того, как она начинала двигаться; я слышал то, что она хотела мне сказать, еще до того, как слова срывались с ее губ; я видел скатывающиеся по ее щекам слезы счастья, не открывая глаз!
Увы, толком понаслаждаться этим состоянием мне не дали — когда мы с Илзе ощутили очередную вспышку единения и ненадолго замерли, отходя от только что пережитого безумия, за дверью раздался расстроенный голос Молота:
— Слышь, Игла, а хде Отт?
— У себя в комнате. Дрыхнет, кажись. А че?
— Кошелек у меня увели, вот че! С его серебром…
…Выйдя из ворот 'Хромого Висельника' на подгибающихся ногах, мы кое-как добрались до поворота на Стременную, потом собрались с силами и припустили бегом. Добежали до шорной мастерской старого Хвара, свернули в безымянный переулок, перескочили через пару невысоких заборов и практически уперлись в дверцу кареты.
— Б-р-р! Холодно!!! — пожаловалась Илзе, запрыгивая внутрь.
— Угу… — кивнул я, влетел следом и, захлопнув дверь, рванул вверх крышку дорожного сундука.
За спиной зашелестел торопливо стягиваемый сарафан, затем я почувствовал запах жены и мысленно застонал: мне хотелось еще. И, желательно, побольше…
— Д-давай п-платье… Б-быстрее, а т-то ок-кочурюсь… — ткнув меня кулачком в поясницу, потребовала жена.
Протянул. Помог надеть. Затем зашнуровал тесьму на корсете и дернулся за шубой: грудь Илзе, почти вываливающаяся из глубокого декольте, покрылась мелкими пупырышками.
— С-сначала с-сапожки… — дрожа от холода, потребовала она. — А п-потом з-зеркало…
В шубу я ее все-таки завернул, решив, что создать нужный образ она сможет и в тепле. Затем быстренько переоделся сам, убрал разбросанные вещи и легонечко постучал в стенку:
— Трогай…
Клайд Клешня, по обыкновению исполнявший обязанности кучера, тут же щелкнул кнутом, и карета тронулась с места.
Немного полюбовавшись на супругу, наносящую на щечки румяна, я выглянул в окно и уставился на Иглу, стоящего на запятках:
— Появились и тут же послали за Клещом?
— Да, ваша милость. А он, как ни прискорбно, пока не на месте…
