Не все заслуживали столь легкой участи, хотя умолял каждый. Вечный скиталец облегчал страдания только тех, кто был способен искренне раскаяться, и забирал лишь те грехи, о которых человек сожалел. За это странствующего мага ненавидели и боялись гораздо больше, нежели прочих. Его появление дарило надежду, но его отказ в помощи поднимал волну неудержимой злобы.
— Забери! Забери! Тяжко мне — старой! Да неужто жалости в тебе нет, мучитель?! — кричала, выгибаясь дугой старуха, в далекой молодости сжившая со света соперницу.
Боялась душегубка смерти и суда богов. Сильно боялась…
Да вот только в содеянном не раскаивалась. Нажила она с любимым мужем двенадцать детей. Сам старик за годы жизни и думать забыл, что была когда–то в незапамятной юности у него любимая, рано умершая от тяжкой хвори. Все поросло быльем. Он и лица–то ее не помнил. А тут — жена кричит да мается. И со свирепой затаенной злобой смотрели на Грехобора дети и внуки, тяжко помирающей старухи! Как ненавидели его за то, что не хочет облегчить страдающей уход. Да, было зло, было! Но и сколько добра было. Неужто не искупила?
Но маг знал, что — нет. И, не сживи, лукавая, со света тихую любовь своего мужа, была бы у того другая семья — счастливее нынешней. Родились бы другие дети. Которые теперь никогда не придут в этот мир. Не дали им такого шанса. Злоба и зависть не дала. А украденное счастье на то и украденное, что цену за него приходится платить не сразу, а чуть погодя.
— Зверь лютый! Забери! — орала старая и тянула трясущиеся руки к безучастному магу. — Забери! Прокляну, тварь бездушная!
Она закричала истошно, и столько ненависти было в голосе, что, казалось, воздух запахнет гнилью.
Грехобор ни слова не сказал в ответ, лишь равнодушно шагнул в сторону бабки, и та осеклась, будто подавилась собственным языком. И больше не кричала. А он развернулся и ушел, спиной чувствуя полные злобы взгляды. Пусть смотрят. Он привык.
Случалось же и такое, что грехи еще не тянули в могилу, просто висели гроздьями на душе человека, отравляли существование, приносили беду и несчастья близким. И помирать не настал час, и жизни нет. С такими приходилось и сложнее и проще. Сложнее потому, что забрать терзающее их зло Грехобор мог лишь прилюдно (и не каждый осмеливался покаяться при сельчанах в совершенной когда–то низости), а проще потому, что грехи эти не были столь тяжки — нести их было легче.
— Я собаку соседа отравил, — как–то признался молодой парень, поднимая на мага полные страха глаза.
Дурень злобный. Но то собака. Иные и людей травят. Без сожаления.
Этот грех был почти невесомым. Он осел магу в душу, сочный от давней обиды, страха и глубокого раскаянья. А потом в глазах, устремленных на мужчину, появились стыд вперемежку с досадой…
Плечи Грехобора ссутулились. В этом мире все от мала до велика, боялись его и таких, как он. Иные с удовольствием причинили бы ему боль, а то и прибили где–нибудь на ночной дороге. Нет, не потому, что он собирал или не собирал грехи. А потому, что каждый знал, как становятся Грехобором… Для этого надо было совершить Зло. Настоящее, выжигающее, уничтожающее, иссушающее. Зло, коему не чета сжитые со свету соперницы или соседские псы. Зло, которое настолько велико, что позволяет подняться над обычной жестокостью. И которое может оказаться заразным, как черная хворь.
Он замер, безразлично раздумывая, в какую сторону пойти на этот раз. Мысли ворочались в голове с трудом. Сонное безразличие сковало рассудок. Ничего не хотелось — ни пить, ни есть. Маг словно бы видел себя со стороны: одинокий путник в старой запыленной одежде, в стоптанных сапогах, без какой–никакой подорожной сумы, без оружия, с длинными неубранными волосами, окаменевшим лицом и застывшим взглядом невыразимо древних глаз.
Какое–то опустошение завладело его душой. Впервые за многие годы. Настоящее гулкое опустошение. Мужчина понял, что потихоньку перегорает… "Пора", — вдруг сама собой возникла в голове мысль.
Он достаточно сделал. И если равнодушным богам покажется, будто его вина далека от искупления, то… Ему все равно нечего им предложить, кроме своей давно потерянной, не стоящей и ломаного медяка души.
Хватит.
Осознание исчерпанности своих сил пришло к Грехобору давным–давно, но он гнал прочь эту постыдную мысль. А сейчас вдруг понял, что уже не может от нее избавиться.
Вот только… каким образом завершить земной путь? Боги не отпускают просто так. Разрешенный маг имел только один шанс умереть — открыто выступить против дэйна. Иной возможности прекратить свое жалкое существование у проклятых не было. Умереть… Пускай от руки палача, но тогда, когда хочешь сам. Просто перестать быть. Навсегда.
Покой. Тишина. Темнота.
Но выступить против дэйна — это значит обречь на верную смерть несколько десятков людей. Потому что, пока не начнешь творить зло, нет до тебя дэйну никакого дела. Станет он просто так охотиться за разрешенным магом! Пусть даже и таким сильным, как Грехобор.
А значит, придется найти деревню и полностью опустошить ее. Не оставив в живых ни кого: ни человека, ни последнего пса. Мужчина задумался, пытаясь понять, какие мысли в нем пробудит эта святотатственная мысль. Никаких. Он действительно перегорел.
Поэтому сейчас, стоя на перепутье, странник равнодушно прикидывал, в какую сторону пойти. За годы скитаний он видел столько боли и горя, что предстоящее злодеяние не казалось ни ужасающим, ни вопиющим. Поэтому он выбирал. Хладнокровно и осознанно. До ближайшего селения, где он не был уже очень давно, около трех недель пути. Он не может идти быстрее. Уже не может.
Хлопанье крыльев вывело мужчину из задумчивости. Недавний знакомый — сокол, внимательно смотрел на странника с ветки раскидистой ели. Птица словно изучала человека.
— Опять ты, — с глухим раздражением сказал маг.
Сокол не шевелился, продолжая смотреть все так же пристально. В крючковатом клюве что–то поблескивало, но мужчина не мог разглядеть, что именно.
Птица взирала на путника антрацитовыми глазами, настолько умными и проницательными, что казалось, будто они принадлежат разумному существу. На миг Грехобор прищурился, пытаясь разглядеть внутреннюю сущность пернатого хищника, но тут же расслабился — обычная птица. Никакого волшебства.
Но почему тогда в клюве "обычной птицы" тускло сверкает… мужчина подошел поближе, так как решил — померещилось.
Кольцо.
Обручальное кольцо.
Дар богов. Тонкий ободок из темно–синего металла. Диковинное украшение, которое можно получить только в Храме, опустив руку в Чашу Откровений.
Юноши и мужчины, все, кто хотели испытать судьбу приходили в Храм и тянули жребий. Чаша Откровений всегда была пуста. Но каждый, кому было суждено отправиться на поиски — доставал из нее вот такое кольцо. Откуда оно там бралось, ведали, наверное, только жрецы. А, может, и этим было невдомек. Но этот металл… Никто не знал, где его добывают и как он называется. Да и не представлял он ценности. Такие кольца не передавалось по наследству и не снималось с руки. Однажды надетые, они становилось частью своего владельца и бесследно разрушалось только с его смертью. Кольцо, дарованное Богами.
