…Агнешка, паскудина светловолосая…
…и подруга ее… она ведь здесь, спряталась за маской… она Мазену прокляла, в этом нет сомнений. Почему? Какое Богуславе дело?
И проклятую не жаль.
И целительниц, которые, тут и думать нечего, проклятием замараются… ничего, чем меньше останется, тем оно лучше… красавицы… не будь ей так больно, Богуслава рассмеялась бы.
Кто красавица? Гномка? Или карезмийка со своею секирой? Кто их вообще допустил до финала… нет, очевидно, что здесь дело политическое… а еще эльфийка эта… и провинциальная дурочка черноглазая… дурочка с семечками…
Но мигрень мучит.
И впору закрыть глаза, кликнуть горничную, пусть задернет шторы, постель приготовит, принесет чашку горячего шоколада… и масло; мятное масло чудесным образом избавило бы Богуславу от мигрени… а если еще немного мандаринового… и эвкалипт, точно… а для сна — лаванда.
Колеса стучат. Красавицы переговариваются вполголоса, но тот, кто занял место Богуславы, милосердно позволяет не слушать пустые их разговоры. Он шепчет, что еще не время… а когда время?
Когда Богуслава будет готова.
К чему?
Она поймет, она ведь уже понимает, что все будет не так, как обещала Агнешка… понимает, но ее это не волнует. Вот грохот колес, который отзывается стуком крови в висках, волнует. И покачивание вагона, и скрип, и иные звуки… как-то их слишком много…
— Панночке дурно? — раздался мягкий бархатистый голос.
Мужской.
Ах да, мужчина сел в вагон вместе с этой девицей… «Модестъ»… спонсор… девица некрасивая… в платье дорогом, но дорогие платья нужно уметь носить; а спутник ее нелеп, из тех, которые в поиске состоятельной невесты.
Откуда Богуслава это знает?
Знает, и все тут…
— Может, панночке чаю подать? Кофе?
— Воды. — Богуслава открыла глаза, с трудом унимая внезапную дурноту.
Роились мошки.
Красные. Синие… и надо бы о помощи попросить, не этого, услужливого, в полосатом летнем костюме, который был неуместен в поездке, а Себастьяна…
…он бы не отказал, помог…
…предупреждал ведь…
…нет, Богуслава сама справится. И подумаешь, головокружение. Переволновалась она, с кем не бывает… с нею прежде не бывало, а теперь вот… и руки дрожат, воду в стакане высоком расплескали бы, когда б не своевременная помощь.
— Грель Зигмундович Стесткевич, — представился помощник и ручку подал. — Панночка Богуслава, вам бы лучше прилечь… идемте… знаете, у меня матушка тоже мигренью маялась… я вам сейчас массаж сделаю, и полегчает.
Богуслава хотела ответить, что не нужен ей массаж, но только покой, когда раздался протяжный паровозный гудок. За окнами громыхало. В вагоне же появился острый запах навоза, угля, раскаленного металла. И он порождал такую странную слабость, что Богуслава не сумела бы на ногах устоять.
Ее аккуратно уложили на диванчик и подпихнули под голову подушки.
— Ее тоже прокляли? — раздался звенящий голосок, кажется, Ядзиты…
…черная невеста, так ее прозвали.
На что рассчитывает? На победу?
Все здесь рассчитывают победить… дуры.
— Нет, — это эльфийка, которую всунули в число конкурсанток, желая угодить ее неведомому покровителю… — Ей просто дурно стало…
Дурно.
И избавиться бы от всех… Богуслава ведь достойна короны больше, чем кто-либо…
— Неужели? Помнится, здоровье у Славы было отменнейшим…
Габрисия, заклятая подружка. До сих пор простить не может? Богуслава не желала зла… просто шутка… обыкновенная шутка… и кому от того хуже стало… радоваться должна бы, а то так бы и жила в плену иллюзий.
Тот, кто занял тело Богуславы, охотно соглашался с ней, и оттого присутствие его, еще недавно неудобное, ныне стало жизненно необходимо.
Открыв глаза, Богуслава слабо прошептала:
— Все хорошо… слишком много всего произошло сегодня…
И с нею согласились.
…и только эльфийка посмотрела странно, но промолчала.
Правильно. Пусть молчит. Тогда, глядишь, и проживет дольше.
Нет, Богуслава не собиралась никого убивать. Пока, во всяком случае, но если ей понадобится защитить себя… себя и того, кто спрятался в ней, она не станет колебаться. И он, благодарный за заботу, унял дурноту. По воле его слабое тело Богуславы наполнилось удивительной хмельною силой, которую, правда, нельзя было выказывать…
…конечно, он прав.
И Богуслава смежила веки, позволяя себе принять заботу. Ей сунули под голову еще одну подушечку, плоскую и жесткую, накрыли пледом, растерли виски сандаловым маслом, которое щедро пожертвовала Габрисия, и, решив, будто Богуслава спит, оставили в покое.
До Гданьского вокзала, где красавиц ждали экипажи, оставался час езды. Хватит, чтобы обдумать все хорошенько… и тот, кто прятался в Богуславе, оценил и ее благоразумие, и актерский талант.
Пригодятся.
Гданьская летняя резиденция его величества, собственно говоря, была возведена за чертою Гданьска. Правда, в последние годы город разросся, подступив вплотную к королевским землям. Раскинулись русла дорог, мощенных горбылем, проросли вдоль них купеческие особнячки, крашенные то в желтый, то в небесно-синий, а то и вовсе в розовый колер с непременными грифонами у лестниц…
Припекало солнце, проникая под кружевные завесы зонтиков.
Цокали подковы. Покачивались коляски, бежали следом мальчишки, норовя подобраться ближе, нисколько не боясь конной охраны. Остался позади вокзал с оркестром и мэром, каковой лично вышел приветствовать красавиц и долго нудно говорил о высокой чести, городу оказанной…
…первая фотосессия…
…и первое же, согласованное с его превосходительством, интервью…
…цветы, которые принимала охрана, обещая обязательно передать. Приветственные крики и раздраженные, большей частью женские, взгляды. Впрочем, и раздражение в них было по-летнему ленивым, преисполненным той особой истомы, которая пронизывает все и вся в таких вот курортных городках…
Гданьская резиденция началась с широкой платановой аллеи, высаженной еще при Казимире Чернобородом. Ныне деревья разрослись, переплелись ветвями, и сквозь прорехи в зеленом пологе их проглядывало синее небо.
— До чего здесь… мило, — сказала Ядзита, убирая, наконец, шитье. — Мне прежде не доводилось бывать в королевских дворцах…
— И сейчас не доведется. — Габрисия разглядывала белую розу на тонком стебле. Держала ее на вытянутой руке, двумя пальчиками, словно опасаясь, что роза эта способна причинить ей вред. И выражение лица Габрисии было таким… странноватым, смесь легкой брезгливости и удивления. — Вы же не рассчитывали, что нас там поселят?
