Щебетали птахи, появилась мошкара, и пауки бегали по своим паутинам, сверкавшим от множества капель.
Перекличка дирижаблей слышалась еле-еле, и уже не казалась такой страшной. Правда, с южной стороны доносились какие-то неясные гудки, не похожи на вой сирен.
Солнце понемногу начало клониться к закату. До вечерней тени было еще долго, но в лесных низинах уже стало темнеть.
Лара с Лисси повесили платья, сорочки и прочее на низких сучьях старого кряжистого дерева, устроили себе сиденье из подушек упругого пышного мха и расположились рядом, спиной к спине, с распущенными волосами. Приютский деревянный гребешок им очень пригодился.
Если Ларе без ничего было терпимо, то Лисси стеснялась наготы. Подобрала ноги, обхватила их руками. На ней осталось только Божье Око на шейной цепочке: золотой кружок с лучистым глазом в середине и четырьмя молниями по краям. У Лары в приюте даже простое медное Око отняли, чтоб не проглотила, с сумасшедшими бывает.
— Да, правда, пить охота, — согласилась наконец и Лара.
— Надо поискать ручей. В лесу должны быть ручьи.
— Ручьи? Не знаю! Тут ни дьявола нет. Зато полон лес диких людей. Нас уже трое. Если прикопать нашу одежку, каждый скажет: «Во, ручейные девы!»
— Да, мы как духи из воды.
— И поесть бы не мешало.
— Только не жуй папоротник. Я уже пробовала.
— И как он?
— Горечь.
— А, то-то ты плевалась.
— До сих пор во рту противно. Интересно, она все-таки спит или ушибла голову?
Обе, не сговариваясь, поглядели на третью.
Их находка больше походила на спящую, чем на лежащую без сознания. Никакого страдания на бледном лице. Веки порой вздрагивали, а на губах появлялась слабая улыбка. Попытки бить ее по щекам и тормошить ни к чему не привели. Полезно плеснуть воды в лицо, но воду они выпили бы сами, если б она у них имелась.
Та, которую они нашли свернувшейся в клубок у неглубокой ямы, казалась ровесницей, ростом с Лару, но изящная как Лисси. Ни ран, ни крови на ней не было. Кожа очень светлая, словно у воспитанницы пансиона, и на пятках такая же нежная, как на щеках. Длинные густые волосы, брови и ресницы были золотистыми настолько, что Лисси втайне позавидовала.
Вначале прикасаться к ней было неприятно. Ее от маковки до пят покрывала прозрачная вязкая слизь, вроде густого желе. Еще один мокрый призрак в лесу. Ошметки этой слизи были и в яме, и вокруг.
— Я слышала, — неуверенно начала Лара, — что у больших озер крестьяне справляют старинные праздники. Ну, которые были до истинной церкви. Как раз в начале лета. Купаются ночью, в чем мать родила, рядятся в цветочные гирлянды, прыгают через костер и зовут дьяволов.
— Ты считаешь, она из этих язычниц?
— Кто знает. И чем она вымазалась? Вдруг это зелье? А мы его трогали. Глянь, на нее и мошки не садятся. Всосется мазь, начнешь видеть всякую чертовщину. Опять же, яму вырыла. Звала кого-то из земли, что ли?
— Хватит меня пугать. Она не похожа на простолюдинку. Сравни свои пятки и ее.
— Не надо про мои пятки! Здесь тоже моются, не хуже вас, и пятки камнем оттирают!
— Чтобы принести столько мази, нужно ведро. Где это ведро?
— Эй, гляди, просыпается!
Золотоволосая девочка заморгала, удивленно глядя на них, и приподнялась, опираясь на руку.
— Руни джа даси нирубутэ? — спросила она певучим голосом.
Лара оторопела, потом обратилась к Лисси:
— Ты иностранные языки учила?
— Да, несколько. Но этого языка я не знаю. Похоже на витенский.
— Даси бу гахаджика джаку пату палисо? — с интересом продолжала златовласка, сев, словно дома на подушках. Поцеловав сжатые кончики пальцев, она сложила ладони перед лицом, как при молитве. — Бука бу цани хаджау рухат?
Лара прищелкнула языком:
— Джика-джаку, ну дает! Я сдаюсь, не понимаю ни бельмеса. Эта девчонка явно из-за границы. Слушай, Лис, ведь на юге живут желтоволосые дикари? И язык у них особый.
— Надо как-то объясниться с ней. — Лисси наморщила лоб.
Она показала пальцем сначала на себя, потом на Лару:
— Лисси. Лара. А ты? Ты кто? — указала она на златовласку.
Та рассмеялась:
— Лисси, Лара! Туджи! Зэ халеф вайтэ паджэн хайта пату палисо.
— Нет, давай еще раз. Лисси. Лара. Одно слово. — Лис подняла один палец. — Одно. Лисси. Лара.
Иностранка задумалась, на лице ее появилось неуверенное выражение. Тоже подняв палец, другой рукой она ткнула себе в живот:
— Хайта.
— Хайта, ничего себе имечко. Сроду таких не слышала, — покачала головой Лара. — Придется сдать ее жандармам. Только обычным, не военным. Возьмешься? По-моему, ты ей понравилась. У вас волосы похожи.
— А ты? Разве мы пойдем не вместе?
— Сначала надо выйти из оцепления. — Лара ушла от прямого ответа. — Там посмотрим.
— Хайта, Хайта! — Златовласка бодро поднялась во весь рост.
— Туда. Идти. Топ-топ, — объясняла Лисси, размахивая руками.
— Топу, топу! Хайта, — вроде бы соглашалась златовласка, ладонями счищая с ног желе.
— Потянем на травинках, кто ей отдаст сорочку. Кому короткая, та отдает.
— Лучше отдай ей башмаки. На таких нежных ножках она далеко не уйдет.
— Да, верно. Тогда ей достанется твоя сорочка.
Но обуваться и одеваться Хайта наотрез отказалась, упиралась и отбрыкивалась:
— Ятэна! Хайта ятэна ируха!
— Да пойми ты, так ходить нельзя, — убеждала Лисси.
— Ятэна.
— Да что за дура бестолковая! — Лара, натянув плохо высохшие вещи, взялась за револьвер. Как раз Хайта оттолкнула Лисси, и Лара, в раздражении шагнув к ним, сжала пальцы, надавив при этом спусковой крючок.
Грянул выстрел, раскатившись эхом по лесу, пуля вонзилась в мох рядом с босой ногой Лары, девочка в испуге бросила оружие, а Хайта упала вниз лицом и закрыла голову руками.
— Кто дура?! — закричала Лисси. — Зачем оставила курок взведенным?!
— А ты куда смотрела, если умная?!
— Я что, следить должна?! Я сама не своя после крушения!
— Ну вас всех! — Лара раскраснелась от стыда. — Эй, не трожь револьвер, не твой!
— Ятэна, ятэна, — скулила Хайта, в ужасе приподняв лицо. — Айтэ будаку нитэ, зэ джилия ируха.
— Он мне нужен, для голосов!
— Бери, но в следующий раз спроси меня, как с ним обращаться.
— Ладно, — хмуро согласилась Лара и, чтобы показать, как ей нужна железная штуковина, приложила барабан ко лбу. Хайта продолжала лепетать, и внезапно Лара услышала громко, отчетливо, близко:
