— Надо закончить этот разговор, пока мы не обменялись словами, о которых потом пожалеем, — тихо сказала я. — У меня много проблем, не говоря уже о том, что через несколько часов мне надо ехать к отцу.
— Знаешь, Мерит, если твоя личная жизнь меня не касается, значит, твои дела с отцом меня тоже не касаются.
Я потеряла дар речи и не знала, что ответить. Даже если бы захотела, у меня перехватило горло от эмоции
— Может, дело в генетике, — продолжила она, явно не желая прекращать спор. — Вероятно, в той личности, которой он хочет тебя сделать. Теперь у нас с тобой разные жизни, более значительные, нежели пару месяцев назад. Но та Мерит, которую я знала, не стала бы отталкивать этого парня. Не его. Подумай об этом.
И она отключилась.
Дворники медленно скользили по лобовому стеклу, когда я ехала. Летняя ночь была дождливой и сырой, облака быстро неслись по небу под темной зловещей массой, пульсировавшей ветвящимися вспышками молний. Я припарковалась прямо перед аскетическим зданием, где располагался зал, в котором мы тренировались с Катчером, и вбежала внутрь, пытаясь скрыться от ливня.
Катчер уже был там. Он стоял в центре синего гимнастического мата, одетый в футболку и спортивные штаны. Гололова склонена, глаза закрыты, руки сложены в молитвенном жесте.
— Садись, — сказал он, не открывая глаз.
— И вам тоже добрый вечер, сенсей.
Он открыл один глаз и одарил меня взглядом, не оставлявшим сомнений в том, что моя шутка была неуместной.
— Садись, Мерит. — На этот раз его слова прозвучали язвительно.
Я выгнули бровь в ответ, но сняла спортивную куртку и села на одно из оранжевых пластиковых кресел возле двери.
Катчер оставался в позе спокойной концентрации еще несколько минут, наконец повращал плечами и открыл глаза.
— С медитацией покончено? — вскользь поинтересовалась я.
Не ответив, он стремительно подошел ко мне с враждебностью во взгляде, от которой мое сердце заколотилось быстрее.
— В чем дело? — спросила я.
— Заткнись.
— Прости?
— Заткнись. — Катчер остановился передо мной, обхватив рукой подбородок, затем положил руки на подлокотники моего кресла. Наклонился вперед. Его торс навис надо мной, я съежилась в кресле.
— Она — мой высший приоритет.
Мне не надо было спрашивать, кто «она». Очевидно, Мэл позвонила Катчеру.
— И она несчастна. — Он сделал паузу, его светло–зеленые глаза скользили по моему лицу. — У нее тяжелый период. И я понимаю, что тебе сейчас тоже трудно, Мерит. Иисус — свидетель: нам всем сейчас нелегко. У тебя проблемы в связи с превращением из человека в вампира и еще, похоже, с человечностью вообще.
Он еще сильнее наклонился вперед. Мое сердце загрохотало. По телу разливалось тепло, по мере того как волнение и адреналин пробуждали вампиршу от дремоты, подталкивали ее ближе к поверхности.
«Не сейчас, — взмолилась я. — Не сейчас». Он увидит и узнает и что–нибудь сделает со мной. Ничего хорошего из этого не выйдет. На долю секунды мне показалось, что он понял. Его брови нахмурились. Я закрыла глаза и начала считать в обратном порядке, пыталась затолкать ее поглубже, чувствуя Катчера надо мной. Его мускулистое тело нависло над моим креслом, и слабая дрожь магии наэлектризовала воздух.
Медленно, капля за каплей, я почувствовала, как она отступает.
— У нее проблемы с адаптацией, Мерит, как было у тебя. Тогда она была рядом с тобой. Наступило время, когда ты должна быть рядом с ней. Дать ей поблажку. Я знаю, что она сказала… Кое–какие заслуживающие сожаления слова. И поверь мне, она это знает.
Я открыла глаза, уставилась на его футболку и слегка кивнула.
Под хруст пластика он выпрямился, сделал шаг назад и взглянул на меня, скрестив руки. На этот раз на его лице был намек на сочувствие. Голос тоже смягчился:
— Я знаю, что ты пытаешься помочь Этану, дать ему доступ; стараешься делать свою работу. Я это понимаю. Может, проблема в этом, а может, и нет. Откровенно говоря, это твое дело, не мое. Но прежде чем ты отдалишься от тех, кто о тебе беспокоится, — от Мэллори, Моргана и кого бы то ни было, — помни, кем ты была до того, как это случилось, пока тебя не изменили. Постарайся найти равновесие и место в своей новой жизни тем вещам, которые имели для тебя значение раньше. — Он начал отворачиваться, но, по–видимому, передумал. — Знаю, у тебя сегодня мало времени, но лучше напрячься как следует. Если ты собираешься быть Стражем, нужно чертовски серьёзно заниматься.
Я покачала головой, раздраженная его предположением, что нехватка усердия и старания не дает мне стать достойным бойцом. На самом деле все наоборот.
— Ты не понимаешь, — сказала я ему.
Его брови поднялись, на лице изобразилось явное удивление
— Тогда просвети меня.
Я взглянула на него и в течение длинной минуты молчания собиралась признаться. Я почти доверяла ему, вверяла себя, в достаточной мере, чтобы рассказать, что я не в порядке — что моя вампирша «хромает» и живет отдельно от меня. Но я не смогла заставить себя сделать это. Однажды я попыталась затронуть эту тему, и он отмахнулся. Поэтому я покачала головой и опустила ее.
— Не знаю, что ты знаешь, — сказал он, — что ты видела, думаешь, или что сделала. Но советую найти кого–то, кому можешь доверять и излить душу. Ясно?
Я молча кивнула.
— Давай работать.
Так мы и сделали. Он не позволил мне фехтовать с ним, так как посчитал мои усилия ниже должного уровня два дня назад. В его глазах это было наказанием, а для меня — моральной победой, позволившей вложиться в движения и скорость, вместо того чтобы сдерживать инстинкт хищника. И кроме того, поскольку мы не фехтовали и риска повредить лезвия не было, он позволил мне тренироваться с моей катаной.
Мы прорабатывали первые семь кат почти час. Хотя движения каждой каты длятся несколько секунд, Катчер заставлял меня повторять шаги — снова и снова, пока его не устроило исполнение. Пока шаги не стали механическими, а мои движения — автоматически точными. Пока я не стала двигаться так быстро, что движения начали расплываться. На такой скорости каты отчасти утратили свою традиционность, но это компенсировалось танцем. К сожалению, как указал Катчер, если мне придется использовать меч в схватке, наверняка моим противником будет вампир, который двигается не менее быстро.
Научив меня основным движениям второй связки кат, когда меч держат только одной рукой, он меня отпустил.
— Вижу кое–какие улучшения, — сказал он, когда мы уселись на синий мат, разложив перед собой инструменты для чистки катан.
— Спасибо, — сказала я, проводя клочком рисовой бумаги по заостренному краю меча.
— Интересно, почему я не вижу такого же усердия, когда ты фехтуешь?
