— Эту ты не можешь оставить. Она моя.
— Я понимаю, — удар номер два. — Расслабься, — я сел на стул, напротив Уилла. Пёс продолжал смотреть на меня, но взгляд был уже иной, словно он пытался понять, животное я или человек. — Что отец рассказал тебе обо мне?
— Он сказал, что ты инвалид, который нуждается в домашнем обучении, чтобы не отставать от школьного курса. Ты очень серьёзный ученик, я полагаю.
Я засмеялся:
— Инвалид, да? — Инвалид, всё верно. Другими словами, неполноценный. Не имеющий ценности. — Он упомянул о том, какое у меня заболевание?
Уилл заёрзал на месте.
— Вообще-то нет. Ты хотел это обсудить?
Я покачал головой прежде, чем осознал, что Уилл не может меня видеть.
— Кое-что ты, наверное, хотел бы знать. Послушай, дело в том, что я совершенно здоров. Просто я урод.
Брови Уилла приподнялись при слове «урод», но он ничего не сказал.
— Нет, правда. Во-первых, всё моё тело покрыто шерстью. Густой шерстью, как у собаки. А ещё у меня клыки и когти. Вот такие у меня недостатки. А преимущество в том, что я неуязвим. Если меня укусят, рана тут же заживёт. Я мог бы стать супергероем, не считая того, что, если бы я когда-нибудь попытался спасти кого-нибудь из горящего здания, то от одного взгляда на моё лицо они с криками бросились бы в пламя.
Я замолчал. Уилл по-прежнему не отвечал, просто смотрел на меня так, словно мог видеть меня лучше других людей, будто мог видеть, как я выглядел раньше.
Наконец, он спросил:
— Ты изложил все, что хотел?
Изложил? Кто так говорит вообще?
— В смысле?
— Я слепой, но не дурак. У тебя не получится меня одурачить. Я-то думал… Твой отец сказал, что тебе нужен частный преподаватель. Если дело не в этом… — Уилл встал.
— Нет! Ты не понял. Я не пытаюсь издеваться над тобой. Я говорю правду, — я взглянул на собаку. — Пилот знает. Ты же можешь понять, что он беспокоится? — Я протянул руку к Уиллу. Пёс снова зарычал, но я посмотрел ему в глаза, и он перестал. — Вот. Коснись моей руки.
Я закатал рукав рубашки, и Уилл, коснувшись моей руки, отпрянул.
— Это твоя… это ведь не пальто или что-то подобное?
— Потрогай. Никаких швов, — я повернул руку так, он мог потрогать и другую сторону. — Не могу поверить, что он не рассказал тебе.
— У твоего отца действительно было несколько довольно необычных… условий относительно моей работы.
— Каких?
— Он предложил огромное жалованье и оплату всех расходов кредитной картой — не могу сказать, что я возражал. Твой отец настоял, чтобы я жил здесь. Жалованье было заплачено через фирму, а я должен был никогда не спрашивать, кто он такой или почему нанял меня. Меня обязали подписать контракт на три года, который может быть досрочно расторгнут по желанию твоего отца. Если я останусь здесь на три года, он оплатит мой кредит на обучение и обеспечит мне обучение в аспирантуре. И наконец, мне пришлось согласиться не рассказывать свою историю СМИ и не писать об этом книгу. Я решил, что ты кинозвезда.
Я засмеялся над этим.
— Отец сказал тебе, кто он?
— Сказал, что он бизнесмен.
— И он не думал, что я расскажу тебе правду? Мы поговорим об этом, — сказал я. — То есть, полагаю… Ты всё ещё хочешь работать здесь, теперь, когда знаешь, что я не кинозвезда, а просто урод?
— А ты хочешь, чтобы я здесь работал?
— Да. Ты первый человек, с которым я разговариваю за последние три месяца, не считая врачей и экономки.
Уилл кивнул.
— Тогда я хочу здесь работать. Если честно, я чуть было не передумал, когда решил, что ты кинозвезда, но мне нужны деньги, — он протянул мне руку, я принял её. — Я рад работать с тобой, Кайл.
— Кайл Кингсбери, сын Роба Кингсбери, — я пожал руку Уилла, наслаждаясь его потрясенным видом. — Ты говорил, отец дал кредитную карту?
Надо сказать, кредитка отца сблизила нас с Уиллом в последующие недели. Прежде всего, мы заказали книги, раз уж теперь я был таким серьёзным учеником. Учебники, а ещё романы и книги, выполненные шрифтом Брайля, для Уилла. Было очень здорово наблюдать, как он читает руками. Мы купили мебель и спутниковое радио в комнату Уилла. Он попытался убедить, что нам не следует тратить так много, но спорил недолго.
Я рассказал Уиллу всё о Кендре и проклятии.
— Это абсурд, — сказал он. — Ведьм не существует. Это, должно быть, какое-то заболевание.
— Ты так думаешь, потому что не можешь меня видеть. А если бы мог, то поверил бы в ведьм.
Я поведал Уиллу о том, что должен найти настоящую любовь, чтобы снять проклятье. И хотя он ответил, что не верит, думаю, в конце концов, он поверит мне.
— Я выбрал книгу, думаю, тебе понравится, — Уилл указал на стол. Я взял книгу. — «Собор Парижской Богоматери».
— Ты с ума сошёл? В ней, похоже, страниц пятьсот.
Уилл пожал плечами.
— Попытайся. У неё захватывающий сюжет. Если окажется, что ты недостаточно толковый, чтобы прочитать её, то мы выберем что-нибудь другое.
Но я прочитал эту книгу. Часы и дни пролетали один за другим, пока я читал. Мне нравилось читать в комнатах пятого этажа. Там стоял старый диван, который я придвинул к окну. Я часами сидел там, время от времени читая, иной раз — наблюдая за потоками людей внизу, идущих к станции метро или выходящих из магазина, за ребятами, моими сверстниками, идущими в школу или прогуливающими уроки. У меня было ощущение, что я со всеми знаком.
Но я также читал о Квазимодо, горбуне, который жил в соборе Нотр-Дам. Конечно, я знал, почему Уилл предложил мне эту книгу — потому что Квазимодо похож на меня, запертого здесь. И в своей комнате на пятом этаже, глядя на город, я чувствовал себя похожим на него. Квазимодо наблюдал за парижанами и за прекрасной цыганкой Эсмеральдой, танцевавшей далеко внизу. А я наблюдал за Бруклином.
— Этот автор, Виктор Гюго, наверно, был веселым парнем, — сказал я Уиллу на одном из занятий. — Было бы здорово позвать его на какую-нибудь тусовку.
Я произнёс это с сарказмом. Книга была совершенно угнетающей, будто автор ненавидел людей.
— Кстати, в своем творчестве он пытался перевернуть привычную картину мира, — сказал Уилл.
— Почему? Потому что сделал священника плохим парнем, а урода — хорошим?
— Отчасти. Смотри, а ты оказался достаточно умён, чтобы прочитать эту большую книгу.
— Это лёгкая книга, — я знал, что Уилл пытался сделать — хвалить меня, чтобы я усерднее старался. И всё же я почувствовал, что улыбаюсь. Я никогда не считал себя умным. Некоторые из моих учителей говорили, что я умён, но не получаю хороших оценок, потому что не занимаюсь сам; учителя говорят это, чтобы втянуть вас в неприятности с родителями. Но, возможно, это правда. Интересно, может быть, уродство сделало меня умнее. Уилл сказал, что, когда человек слеп, другие чувства, слух и обоняние, усиливаются, чтобы компенсировать это. Мог ли я стать умнее, чтобы компенсировать свою безобразную внешность?
