— Вы и ее тоже обставили?
— Фанни! Какие вещи вы говорите! Мы просто обсуждали, что можно было бы сделать. И все это было совершенно пристойно, так как экономка мистера Фаркуарсона все еще там. Иначе мама, естественно, не разрешила бы мне поехать. Так можно мистеру Маршу подняться?
Фанни хотелось отказать ей, чтобы не видеть Адама в детской, но это должно было доставить удовольствие детям. Она сказала, что он может зайти на пять минут, не больше.
Ветер вызвал румянец на его бледной коже. Хотя он улыбался, но выглядел странно серьезным. Он принес имбирное печенье, купленное утром в деревне у старой миссис Поттер.
— Это нашим инвалидам, — сказал он. — Надеюсь, они быстро поправляются. Видите, миссис Поттер сделала пятнышки и на пряничных человечках.
Дети рассматривали фигурки, щедро побрызганные цветным сахаром, и смеялись от радости.
— Маркус первый заболел корью, мистер Марш, но пятнышек у меня было больше, — заявила Нолли.
— У меня было больше пятнышек, — сказал Маркус.
— Не у тебя, кузина Фанни сказала, что у меня было больше. И, по крайней мере, на моем пряничном человечке пятнышек больше, чем на твоем.
— Нет, не на твоем. На моем больше.
— Тогда посчитай их. Иди сюда, я научу тебя считать. Пока они пререкались, Адам повернулся к Фанни.
— Мисс Амелия много рассказывала мне о вас.
— Обо мне! — в изумлении воскликнула Фанни. Она едва могла поверить, что во время этой долгой поездки через вересковые пустоши они не могли найти другой темы для разговора, кроме нее. Она не смогла сдержать моментальной улыбки и появления ямочек на щеках. — Амелия обычно считает самым захватывающим предметом самое себя.
— Возможно, это потому, что я задавал ей вопросы.
— Вопросы какого рода? — лицо Фанни отвердело.
— Ну, как вы оказались в этом положении.
— Да, я полагаю, вы обнаружили, что оно очень отличается от того, что вы себе вообразили, когда мы встретились в Лондоне.
— Амелия говорит, что ваши родители умерли, когда вы были совсем маленькой. Ваша мать… ваш отец… расскажите мне, что вы о них знаете.
— Я знаю так мало. Мой отец умер от чахотки. Мне кажется, он был художником. Я совсем не могу его вспомнить. — Фанни нахмурилась, чувствуя давно знакомое разочарование. — Моя мать была ирландка, из настоящего, но бедного дворянства, так мне говорил дядя Эдгар. Ее звали Франческа, как меня. Я пытаюсь вообразить, какой она была, но знаю о ней так мало. Я чувствую себя так, как будто с неба свалилась. Что я точно знаю, — закончила она торопливо, — это то, что на папину болезнь ушли все его деньги. Именно поэтому он оставил меня на попечение дяди. Если говорить совсем точно, дядя Эдгар мне не дядя, а троюродный брат.
Она вдруг, совершенно внезапно, осознала его интерес и была поражена и слегка обеспокоена.
— Почему вы спрашиваете меня об этом?
— У меня любознательный характер, — приятным голосом ответил он.
Фанни снова нахмурилась.
— Знаете, ваш, как вы это называете, любознательный характер кажется мне слегка самонадеянным. Теперь вы знаете без всяких сомнений, что я бедная родственница. Можете ли вы предложить мне лучшее положение?
— Кузина Фанни, кузина Фанни! Маркус съел все свое печенье.
В их маленькую дуэль ворвался требовательный голос Нолли. Ибо это была настоящая дуэль, и Адам, кажется, был рад вмешательству. Он отошел, чтобы посидеть у постели Нолли.
— Когда вы совсем поправитесь, как бы вы отнеслись к пикнику на вересковой пустоши? Мы могли бы взять корзину с едой. Вы видели местных пони? Они приходят за коркой хлеба.
— Они едят сандвичи, как мы? — спросила Нолли.
— Да, конечно. У них очень развитые вкусы. Но все они нуждаются в том, чтобы щетка и скребница прошлись по их гривам и шкурам.
Нолли радостно рассмеялась. Маркус шумно потребовал:
— Я тоже. Я тоже поеду.
— Естественно. И, конечно, кузина Фанни. Выберем день, чтобы ярко светило солнце.
У него есть способность вызывать у людей обожание к себе, холодно подумала Фанни. Не только у детей, но и у взрослых, таких как Амелия. Даже у тети Луизы. Но этот странный разговор, который только что произошел между ними, подтвердил ее подозрения относительно него. Теперь она знала, что ему нужно.
Он смотрел на нее, чтобы узнать, разделяет ли она энтузиазм детей по поводу предложенного пикника.
— Мне жаль, если вы разочарованы тем, что я не наследница, — сказала она. — Боюсь, никакие сомнительные предположения не смогут этого изменить. — Она собиралась продолжить и сказать, что ему придется удовлетвориться Амелией, пойти на компромисс, который, казалось, не был ему неприятен.
Она не была готова к его грозному гневу.
— Я должен был быть очень бестактным, чтобы заслужить подобное замечание. Уверяю вас…
Но в этот момент ворвалась Амелия.
— Мистер Марш, мама настаивает, чтобы вы остались к обеду. Мы не собираемся переодеваться. Скажите, что вы останетесь.
Он утвердительно наклонил голову.
— Ваша мать очень добра.
— Тогда пойдемте вниз. — Она как собственница взяла его за руку. Терпеливые наставления мисс Фергюсон об этикете и скромности, казалось, улетучились из ее маленькой взбалмошной головки. — Я думаю, это прелестно, что вы так заинтересовались моими маленькими кузенами, — услышала Фанни ее слова, когда они уходили. — Но вы не должны позволять им захватывать вас полностью.
Именно в этот момент Фанни решила: он никогда не должен получить удовлетворение от сознания того, что он с ней сделал.
Вопреки вежливому приказу Амелии, что никому не следует переодеваться, поскольку Адам был в костюме для верховой езды, Фанни в этот вечер затратила много сил на свой внешний вид. Она была в своем платье из серой тафты, конечно не новом, но она позволила линии ворота упасть на ее плечи как можно ниже, и она решила, после размышлений, надеть сапфировый кулон, который подарил ей дядя Эдгар. Больше всего она не хотела, чтобы Адам Марш испытывал к ней жалость. Она расчесала свои волосы до состояния бархатной мягкости и, вместо того, чтобы завить их колечками, что было всеобщим повальным увлечением, она сплела их низко, на уровне шеи, так что ее уши и весь ее округлый белый лоб оказались видны.
Она спустилась поздно, так поздно, что гонг уже прозвенел, и все как раз собирались пройти в столовую. Все посмотрели на нее. Тетя Луиза собиралась поворчать, когда дядя Эдгар увидел сапфир и просиял от удовольствия.
— И он очень хорошо смотрится на этой хорошенькой шейке, — прошептал он таинственно, но так, тем не менее, чтобы слова его вполне можно было расслышать.
— Мне пришло в голову надеть его, — пробормотала Фанни. — Почему-то я почувствовала себя счастливой. Дети поправились, и стоит лето, и все так красиво.
