Сейчас Харли находилась в шикарном итальянском ресторане, в фешенебельной части города, а перед ней сидел Дункан Ланг, который даже отдаленно не напоминал того желторотого нахального парня. Внезапно догадавшись, что в вопросах плотской любви Дункан очень и очень искушен, она покраснела, а чтобы скрыть смущение, уткнулась носом в меню. Ей, двадцатишестилетней девице, было не под силу выдержать пристальный взгляд утонченного соблазнителя женских сердец, современного Дон-Жуана.
— А почему у тебя такое имя — Харли? — спросил Дункан.
— А? — смутившись, она оторвала взгляд от меню.
— Почему родители тебя назвали Харли?
— Отец меня так назвал в честь марки своего любимого мотоцикла «Харлей-Дэвидсон». И я благодарна ему за то, что он не окрестил меня «Доджем».
Дункан едва удержался, чтобы не рассмеяться. Он просто улыбнулся, но этим только окончательно ее смутил. Харли уже давно заметила, что обаятельная улыбка — его самое эффективное оружие.
Перед их столиком бесшумно появился официант. На нем были черные широкие брюки, белоснежная рубашка и ярко-красный жилет. Он принес им аперитив, заказанный Дунканом. Расставив бокалы, официант с бесстрастным лицом принял бесконечно длинный заказ Харли. Он ни разу не улыбнулся, пока она с отчаянием приговоренного к смерти перечисляла блюда, которые бы хотела попробовать перед тем, как навсегда забудет о свободе. Для начала она заказала жаренные в масле артишоки с тонкими длинными дольками сладкого перца и экзотический овощной салат под лимонным соусом, затем суп из мидий, приправленный шафраном, с гренками.
Воодушевленная одобрительной улыбкой Дункана, она заказала себе различные виды спагетти — ригатони и феттучине по-деревенски, а также ра-виоли с цыпленком и помидорами. Она даже согласилась выпить красного вина, хотя за последние девять лет спиртного не выпила ни капли, поскольку Бойд Монро считал, что имидж Джейн Миллер несовместим с алкоголем.
— А теперь, — Дункан откинулся на спинку кресла, когда официант ушел выполнять их заказ, — расскажи о себе.
— Ты ведь у нас Шерлок Холмс, — язвительно заметила Харли. — Не ты ли говорил мне, что тебе известен каждый мой шаг?
— Это действительно так, — самодовольно проговорил Дункан. — Та информация, что я собрал, содержит только голые факты, а я хотел бы побольше узнать, что ты думаешь о своей жизни сама.
— Да ну?
— Да-да, мне это действительно интересно. Расскажи мне об отце. Я знаю, что он ушел от вас с матерью, когда тебе было всего два года. Должно быть, трудно расти без отца?
— Нет. Без него матери стало гораздо спокойнее и лучше. Он был несерьезным человеком.
Воспоминания о последней встрече с отцом болью отозвались в ее сердце. Чтобы не встречаться с пристальным взглядом Дункана, Харли поспешно схватила стакан и отпила глоток воды.
— Да, однажды мы встретились. Мне было тогда восемнадцать лет. Мой второй альбом уже вошел в чарты. Отец заявился ко мне, чтобы посмотреть, нельзя ли ему чем-нибудь у меня поживиться. Я не дала ему ни цента и выставила за порог. С тех пор мы больше не виделись.
— Вот бы мне так разобраться с моими дорогими родственничками, — позавидовал ей Дункан. Харли усмехнулась.
— Я еще ни разу не слышала, чтобы ты сказал хоть одно доброе слово о своей семье. Ты их не любишь?
— Мне тяжело с ними. У всех у них непростой характер, — со вздохом признался Дункан. — У нас в семье роли распределяются следующим образом: мой брат для меня — это образец для подражания, с него я должен брать пример; мать вечно занята устройством светских раутов; а отец до сих пор видит во мне восьмилетнего шалопая, которому каждый вечер нужно давать взбучку. Нет, это они меня не любят, а я плачу им той же монетой.
— Да, тебе не позавидуешь, — посочувствовала ему Харли. — Мне было легче — я всегда знала, что мать меня любит. Иногда мы с ней ссорились, она на меня злилась, но как бы там ни было, я всегда знала — она меня любит.
— А почему вы с ней ссорились?
— Да потому, что я доставляла ей одни огорчения.
— Как это?
— Она хотела, чтобы я не была той сорвиголовой, какой росла.
— Я догадываюсь, кого мечтала из тебя сделать твоя мать: она хотела, чтобы ты стала Джейн Миллер, — тихо произнес Дункан.
Харли намазывала масло на хлеб, когда услышала эти слова. Она подняла голову и встретила его теплый, сочувствующий взгляд. Сердце екнуло у нее в груди. Неужели он все понял?
— Да. И самое смешное во всей этой истории, что ее дочь стала Джейн Миллер.
— Ужасно, — помолчав, сказал Дункан. — Похоже, что для наших родителей мы пропащие дети.
Харли удивилась:
— Ты-то что натворил? Или ты на них в обиде, что они тебя не пустили играть в «Грэйтфул Дэд»?
Дункан покачал головой.
— Нет, все гораздо хуже. Когда я подрос, мне стало казаться, что жизнь — это одно только наслаждение и что нельзя упускать шанс и отказываться от удовольствий, которые выпадают на твою долю. Ну я и старался не упустить их. Моя жизнь превратилась в вечный праздник. Ты, наверное, не представляешь, что перед тобой сейчас сидит не кто иной, а настоящий плейбой Запада.
— Почему же, — скромно заметила Харли, — я догадалась.
— Правда? А как?
Ее щеки вновь предательски покраснели.
— Женская интуиция. Выходит, если я правильно поняла, что, в то время как я до хрипоты в горле вкалывала на студии звукозаписи и выкладывалась до последнего на концертах, ты всячески наслаждался жизнью, проводя ее в развлечениях и пирушках, так?
— Получается, что так. Мне казалось, что, ведя такую жизнь, я добьюсь успеха в обществе, но… — тут он как-то странно посмотрел на Харли, — …я ошибся. — Дункан принялся нервно отщипывать от хлеба маленькие кусочки и скатывать их в шарики. — Оказалось, что в один прекрасный день вечный праздник может наскучить.
— Не спорю, — кивнула Харли. — Однообразие утомляет, особенно если не надо думать и искать что-то новое.
Дункан замер в изумлении — она словно читала его мысли.
— Именно. Я вернулся в отчий дом, отец мне дал место в его агентстве, и с тех пор я несу свой тяжкий крест во искупление прежних грехов. Так что наши судьбы кое в чем схожи.
— Да, но я сейчас на коне, у меня образцовая репутация, — заметила Харли.
— Действительно?
— Ты что, забыл, что для всех я Джейн Миллер, — Харли сжала правый кулак. — Обо мне только и говорят, какая я хорошая. Бойд мною доволен, поклонники в восторге, мать на меня не нарадуется. — Ее руки задрожали. — А мне просто тошно и с каждым днем становится все хуже. Иногда, чтобы дать выход чувствам, накопившимся в душе за девять лет, мне хочется закричать на весь мир — смотрите, я совсем другая!
